«Партия и пролетарская диктатура Сталиным и его кликой заведены в невиданный тупик и переживают смертельно опасный кризис. С помощью обмана и клеветы и одурачивания партийных лиц, с помощью невероятных насилий и террора […] Сталин за последние пять лет отсек и устранил от руководства все самые лучшие, подлинно большевистские кадры партии, установил в ВКП(б) и всей стране свою личную диктатуру […] Авантюристические темпы индустриализации, влекущие за собой колоссальное снижение реальной заработной платы рабочих и служащих, непосильные открытые и замаскированные налоги, инфляцию, рост цен […]; авантюристическая коллективизация с помощью невероятных насилий, террора […], привели всю страну к глубочайшему кризису, чудовищному обнищанию масс и голоду как в деревне, так и городах […] Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики […]»
[357].
Дело Рютина, а точнее слухи о нем, долгое время являлись основой для реконструкции отношений в сталинской верхушке в период кризиса. Главным источником соответствующей информации был Б. И. Николаевский. Ссылаясь на рассказы Бухарина, Николаевский утверждал, что обсуждение дела Рютина на заседании Политбюро закончилось скандалом, выявившим расклад сил в руководстве партии и степень политического влияния Сталина. «Это было в конце 1932 г., когда положение в стране было похоже на положение времен кронштадтского восстания, — писал Николаевский в своем известном “Письме старого большевика” — Восстаний настоящих, правда, не было, но многие говорили, что было бы лучше, если бы иметь дело надо было с восстаниями. Добрая половина страны была поражена жестоким голодом […] В самых широких слоях партии только и разговоров было о том, что Сталин своей политикой завел страну в тупик: «Поссорил партию с мужиком», — и что спасти положение теперь можно только устранив Сталина. В этом духе высказывались многие из влиятельных членов ЦК; передавали, что даже в Политбюро уже готово противосталинское большинство […] Неудивительно, что по рукам ходил целый ряд всевозможных платформ и деклараций. Среди них особенно обращала на себя внимание платформа Рютина […] Из ряда других платформу Рютина выделяла ее личная заостренность против Сталина […]
О платформе много говорили, и потому неудивительно, что она скоро очутилась на столе у Сталина […] Рютин, который в то время находился не то в ссылке, не то в изоляторе (где и была написана его платформа), был привезен в Москву, и на допросе признал свое авторство. Вопрос о его судьбе решался в Политбюро, так как ГПУ (конечно, по указанию Сталина) высказалось за смертную казнь, а Рютин принадлежал к старым и заслуженным партийным деятелям, в отношении которых завет Ленина применение казней не разрешал. Передают, что дебаты носили весьма напряженный характер. Сталин поддерживал предложение ГПУ. Самым сильным его аргументом было указание на рост террористических настроений среди молодежи, в том числе и среди молодежи комсомольской. Сводки ГПУ были переполнены сообщениями о такого рода разговорах среди рабочей и студенческой молодежи по всей стране. Они же регистрировали немало отдельных случаев террористических актов, совершенных представителями этих слоев против сравнительно мелких представителей партийного и советского начальства. Против такого рода террористов, хотя бы они были комсомольцами, партия не останавливалась перед применением «высшей меры наказания», и Сталин доказывал, что политически неправильно и нелогично, карая так сурово исполнителей, щадить того, чья политическая проповедь является прямым обоснованием подобной практики […]
Как именно разделились тогда голоса в Политбюро, я уже не помню. Помню лишь, что определенно против казни говорил Киров, которому и удалось увлечь за собою большинство членов Политбюро. Сталин был достаточно осторожен, чтобы не доводить дело до острого конфликта. Жизнь Рютина тогда была спасена: он пошел на много лет в какой-то из наиболее строгих изоляторов […]»
[358].
Хотя данные Николаевского никогда не были подтверждены какими-либо фактами или хотя бы косвенными свидетельствами, они широко использовались в научной литературе и учебниках по советской истории как достоверные. Опираясь на данные Николаевского, историки предполагали, что радикализация сталинской позиции в период кризиса привела к определенному расколу в Политбюро, способствовала формированию группы относительно «умеренных» лидеров, определенным образом противостоящих Сталину. Распространение получило также мнение, что, получив отпор по такому принципиальному вопросу, Сталин решил постепенно готовить массовые репрессии против старой партийной гвардии, что столкновение между Сталиным и Кировым по делу Рютина было одной из причин убийства Кирова в декабре 1934 г. Со временем рассказ Николаевского об обсуждении в Политбюро дела Рютина стал обрастать новыми подробностями. В годы перестройки, например, появились публикации, в которых к сведениям, почерпнутым у Николаевского, добавлялись новые сенсационные детали: «Резко и наиболее определенно против вынесения смертного приговора Рютину высказался С. М. Киров, которого поддержали Г. К. Орджоникидзе и В. В. Куйбышев. При голосовании Л. М. Каганович и В. М. Молотов воздержались»
[359]. На поверку эти данные оказались обычным вымыслом.
Пока ни один архивный документ не дает хотя бы косвенных подтверждений концепции раскола в Политбюро. Детальное изучение обстоятельств дела Рютина в связи с его реабилитацией в 1988 г. также не выявило таких фактов
[360]. Теперь известно, что Рютин был приговорен к 10-летнему тюремному заключению коллегией ОГПУ 11 октября 1932 г. Произошло это после обсуждения дела на пленуме ЦК ВКП(б) 2 октября и на Президиуме ЦКК ВКП(б) 9 октября 1932 г. Президиум ЦКК принял постановление об исключении из партии 24 человек как «членов и пособников контрреволюционной группы Рютина […] как предателей партии и рабочего класса, пытавшихся создать подпольным путем […] буржуазную кулацкую организацию по восстановлению в СССР капитализма и, в частности, кулачества». ОГПУ поручалось принять против организаторов и участников этой «контрреволюционной группы» судебно-административные меры, «отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона»
[361]. Это постановление Президиума ЦКК от 9 октября было утверждено опросом членов Политбюро 10 октября 1932 г. Сталин сделал в тексте решения Президиума ЦКК лишь незначительные поправки и поставил резолюцию: «Согласен». Ниже в знак согласия расписались Молотов, Каганович, Микоян, Ворошилов и Куйбышев
[362]. Отсутствие подписи Кирова в данном случае не являлось исключением. Киров крайне редко появлялся в Москве и почти не участвовал в работе Политбюро. Можно, конечно, предположить, что судьба Рютина решалась на строго секретном заседании Политбюро. Но упоминаний о таком обсуждении нет и в особых протоколах Политбюро («особая папка»), где содержатся решения по куда более существенным и секретным вопросам. Наконец, никакие встречи членов Политбюро в полном составе не происходили с 25 сентября по 23 октября также в кремлевском кабинете Сталина
[363]. Если предположить еще более невероятное, а именно, что судьбу Рютина определяли на секретном неофициальном собрании членов Политбюро, специально проводившемся в каком-то неизвестном месте без оформления протокола, то возникают, по меньшей мере, два вопроса. Первый — зачем понадобилась такая секретность в отношении в общем-то достаточно рутинного вопроса, тем более что Сталин, как это следует из публикации Николаевского, не ожидал сопротивления? И второй — откуда о таком сверхсекретном собрании мог узнать информатор Николаевского, даже если это действительно был Бухарин?
