Дела Рютина, Смирнова, Эйсмонта, Толмачева и другие подобные акции давали импульс фабрикации многочисленных дел об «антипартийных группах» на местах. В совокупности с арестами коммунистов, обвиненных в саботаже хлебозаготовок, это волна репрессий внутри партии придавала особую остроту и непримиримость чистке партии, объявленной с конца 1932 г. В 1933 г. из ВКП(б) было исключено 365 тыс. человек. Это составляло 10 % членов партии, и было в четыре раза больше, чем исключенных в 1932 г.
[387] Многие коммунисты — новый момент в репрессивной политике Сталина — подверглись столь же суровым репрессиям, что и «настоящие враги», пособниками которых эти коммунисты были объявлены.
Дезорганизация карательной машины
Массовые репрессивные меры, при помощи которых режим пытался преодолеть кризис, очень быстро приобрели огромные масштабы и вызвали последствия, еще более усугублявшие кризис. Только органами ОГПУ в 1933 г. было арестовано 505 тыс. человек по сравнению с 410 тыс. в 1932 г.
[388] Кроме этого, аресты производили милиция, прокурорские работники, всевозможные уполномоченные по хлебозаготовкам и т. д. Тюрьмы, лагеря и колонии были до предела забиты арестованными. К середине 1933 г. более 500 тыс. человек содержались в лагерях, 800 тыс. в тюрьмах и колониях
[389]. В результате массовых беспорядочных арестов в тюрьмах (домах заключения), камерах предварительного заключения и следственных изоляторах оказалось во много раз больше заключенных, чем было положено по нормам. В ряде случаев разрыв доходил до десятикратного
[390]. В условиях голода и массовых эпидемий это имело катастрофические последствия. По свидетельству сотрудника центрального аппарата ОГПУ, командированного в марте 1933 г. на Украину и в Северо-Кавказский край, в тюрьмах даже крупных городов Украины (в Харькове, Киеве, Одессе) неработающие заключенные получали сто граммов хлеба в день, а работающие двести. Кроме этого, им выдавалась вода и 10 граммов круп. Больные заключенные в арестантских помещениях милиции получали 50 граммов хлеба в день. «Здоровым» не давали ничего и «они жили либо за счет передач, либо совсем голодали» (очевидно, что в основном голодали, так как получить передачу в голодной Украине было практически невозможно). «Положение на Украине таково, — делал вывод проверяющий, что не истощенных нет — все абсолютно истощены». Еще худшее положение зафиксировал московский чиновник в Северно-Кавказском крае, где к ужасам голода добавлялась прогрессирующая эпидемия сыпного тифа
[391] В тюрьмах Узбекистана в начале 1933 г. в среднем ежемесячно от голода умирало до 15 % заключенных. В ташкентской тюрьме в январе 1933 г. умерло 15 %, а в феврале 25 % заключенных
[392].
О положении десятков тысяч заключенных, которые находились в милицейских камерах предварительного задержания, свидетельствовала справка Главного управления рабоче-крестьянской милиции при ОГПУ от 20 февраля 1933 г. В ней говорилось, что большинство камер были рассчитаны на 15–20 человек и на кратковременное содержание (24–48 часов). В силу этого они не имели даже элементарного оборудования — нар, кухонь, уборных и т. д. Несмотря на это, перегрузка милицейских камер достигла 200–400 %, а в отдельных случаях 600–800 % от нормы. Так, даже в московских камерах милиции, рассчитанных на 350 человек, на конец января 1933 г. содержалось 2341 человек. Аналогичное положение складывалось во всех краях и областях. Сроки содержания арестованных, как правило, составляли от одного до трех месяцев, а в отдельных случаях 5–6 и даже 9 месяцев. Происходило это потому, что арестованных и уже осужденных людей некуда было перевозить. Тюрьмы, лагеря и колонии были переполнены. «Перегруженность настолько велика, что милицейские камеры забиты арестованными. Нередки случаи, когда арестованные не имеют возможности ни лежать и ни сидеть, а стоят […] Благодаря несоответствию емкости милицейских камер с находящимся в них количеством арестованных и полной их неприспособленности, они находятся в антисанитарном состоянии: повсюду грязь, вшивость», — говорилось в записке. В силу таких условий в камерах распространялись эпидемии. Заключенные жестоко голодали и умирали от истощения. Широкое распространение получили побеги, в том числе групповые, являвшиеся во многих случаях единственным способом спасения от неминуемой смерти. Нередко побеги сопровождались убийствами постовых и конвоиров
[393].
Информация об абсолютно критическом положении тюрем и изоляторов уже не могла далее игнорироваться высшим руководством страны. Особенно чувствительным было то, что места лишения свободы превращались в очаги распространения эпидемий, главным образом тифа. Однако попытки разгрузить места заключения и направить заключенных в колонии и лагеря были также обречены на провал. Наличные «емкости» Гулага, прежде всего лагеря, не могли вместить стремительно нараставший поток осужденных к заключению. Прирост заключенных лагерей в первом квартале 1933 г. побил все рекорды. Если на 1 января 1933 г. в лагерях содержалось 334 тыс. человек, то на 10 апреля — уже 456 тыс. и еще 41 тыс. находились в пути
[394]. Столь значительного прироста контингентов, почти 50 % всего за один квартал, лагеря еще не знали. Однако, как докладывал 20 апреля 1933 г. начальник Гулага Берман заместителю председателя ОГПУ Ягоде, в случае выполнения планов перевода в лагеря заключенных из тюрем и изоляторов прирост лагерного населения за следующие два месяца, в мае — июне, должен был составить еще 255 тыс. человек
[395]. Это означало, что всего за первую половину 1933 г. лагеря должны были принять вдвое больше заключенных, чем за предыдущие три года. К такому размаху репрессий они были совершенно не готовы, тем более что в 1932–1933 гг. в них, как и повсюду в стране, нарастал голод.
Помимо массовых арестов и осуждений к заключению, необходимо было обеспечить депортации сотен тысяч людей, намеченных к высылке в связи с «раскулачиванием» и «чисткой» городов в рамках кампании паспортизации. С целью размещения уже имеющихся огромных контингентов арестованных, осужденных к заключению и депортированных и создания условий для расширения карательных акций руководство ОГПУ выдвинуло план создания новой системы мест изоляции — трудовых поселков в отдаленных северных районах Западной Сибири и в Казахстане. Судя по имеющимся фактам, активное обсуждение этого плана началось в первых числах февраля. По некоторым свидетельствам, первоначально предполагалось зимой-летом 1933 г. отправить во вновь организуемые трудпоселения 3 млн человек, однако очень быстро эта цифра была снижена до 2 миллионов (по 1 млн в Западной Сибири и Казахстане)
[396]. Трудпоселенцы должны были заниматься исключительно сельским хозяйством, рыбными и кустарными промыслами. Благодаря этому, как рассчитывало ОГПУ, государство через год-два могло бы полностью освободиться от необходимости снабжать трудпоселки продовольствием, а в перспективе начало бы даже получать от них товарную сельскохозяйственную продукцию.
