Аналогичные мотивы ликвидации потенциального шпионажа лежали в основе многочисленных операций против «национальных контрреволюционных контингентов», о которых будет сказано далее.
Идеи чистки тыла и освобождения от потенциальной «пятой колонны», широко циркулировавшие в СССР в 1930-е годы, прочно засели в головах сталинских соратников, о чем могут свидетельствовать их признания, данные десятилетия спустя. «1937 год был необходим. Если учесть, что мы после революции рубили направо-налево, одержали победу, но остатки врагов разных направлений существовали, и перед лицом грозящей опасности фашистской агрессии они могли объединиться. Мы обязаны 37-му году тем, что у нас во время войны не было пятой колонны. Ведь даже среди большевиков были и есть такие, которые хороши и преданны, когда все хорошо, когда стране и партии не грозит опасность. Но, если начнется что-нибудь, они дрогнут, переметнутся. Я не считаю, что реабилитация многих военных, репрессированных в 37-м, была правильной […] Вряд ли эти люди были шпионами, но с разведками связаны были, а самое главное, что в решающий момент на них надежды не было», — утверждал В. М. Молотов в 1970-е годы
[750]. Аналогичные заявления делал другой соратник Сталина, Л. М. Каганович. В начале 1960-х годов он так объяснял причины репрессий: «Это была борьба с “пятой колонной” пришедшего к власти в Германии гитлеровского фашизма, готовившего войну против страны Советов»
[751].
Очевидно, что понятие «дрогнуть и переметнуться» для Сталина и его окружения вовсе не означало прямой переход на сторону врага. В лучае вполне возможных военных трудностей и поражений (что и произошло на самом деле) партийная «номенклатура» вполне могла найти себе новых вождей, а бывшие оппозиционеры отомстить Сталину за долгие годы унижений и преследований. Поэтому профилактическая чистка тыла от всех, кто был способен, по мнению сталинского руководства, ударить в спину, касалась многочисленных слоев населения страны — бывших оппозиционеров, партийных функционеров из старой гвардии, бывших эсеров и меньшевиков, бывших белогвардейцев и дворян, «кулаков», советских граждан, которые могли помогать врагу в силу своей национальной принадлежности (немцы, поляки, корейцы и многие другие) и т. д. и т. д.
Как и другие акции сталинского периода, политика и практика «большого террора» складывалась под определяющим воздействием Сталина. Как абсолютно точно доказывают многочисленные документы, именно Сталин был инициатором всех ключевых решений по чисткам и массовым операциям. Сталин не только отдавал приказы об арестах и расстрелах сотен тысяч людей, но лично с патологической тщательностью контролировал этот процесс — рассылал телеграммы о необходимости проведения новых арестов, угрожал наказаниями за «отсутствие бдительности», подписывал списки номенклатурных работников, подлежащих расстрелу и заключению в лагеря, и в ряде случаев лично определял им меру репрессии и т. д.
[752] Материалы, сохранившиеся в личном фонде Сталина, а также в фонде Политбюро, показывают, что руководство массовыми операциями по ликвидации «врагов» в 1937–1938 гг. занимало значительную часть времени диктатора. За 20 месяцев (в январе 1937 — августе 1938 г.) Сталин получил только от наркома внутренних дел Ежова около 15 тыс. так называемых спецсообщений с докладами об арестах, проведении различных карательных операций, запросами о санкционировании тех или иных репрессивных акций, с протоколами допросов. Таким образом, от Ежова в день приходило более 20 документов, во многих случаях достаточно обширных
[753]. Кроме этого, Сталин получал многочисленные сообщения о ходе репрессий от региональных руководителей, членов высшего руководства, командированных на места для организации репрессивных акций, письма от рядовых граждан, касающиеся террора и т. д. Как свидетельствуют архивы, Сталин внимательно изучал все эти бумаги и нередко давал по ним распоряжения и поручения
[754].
Начиная с 1937–1938 гг. Сталин перестал выезжать в отпуск из Москвы, хотя до этого ежегодно проводил на юге несколько месяцев летом и в начале осени. О психическом состоянии Сталина в этот период свидетельствуют многочисленные пометы и резолюции, которые он оставлял на протоколах допросов, а также на различных докладных записках НКВД. По мере прочтения документов он давал указания об аресте тех или иных упоминаемых в них людей и рассылал красноречивые уточняющие распоряжения: «Тов. Ежову. Очень важно. Нужно пройтись по Удмуртской, Марийской, Чувашской, Мордовской республикам, пройтись метлой»
[755]; «Избить Уншлихта за то, что он не выдал агентов Польши по областям»
[756]; «Тов. Ежову. Очень хорошо! Копайте и вычищайте и впредь эту польско-шпионскую грязь»
[757]; «Не “проверять”, а арестовывать нужно»
[758]; «Вальтер (немец). Избить Вальтера»
[759] и т. д. и т. д. Важным источником для анализа сталинского «взрыва ярости» в 1937–1938 гг. могут служить подлинные записи его выступлений, ставшие доступными в последние годы. Помимо повышенной путаности и косноязычия их характеризует постоянное присутствие идеи заговора и вездесущности врагов. В речи на заседании совета при наркоме обороны 2 июня 1937 г. Сталин заявил: «Каждый член партии, честный беспартийный, гражданин СССР не только имеет право, но обязан о недостатках, которые он замечает, сообщать. Если будет правда хотя бы на 5 %, то и это хлеб»
[760]. На приеме передовиков металлургической и угольной промышленности в Кремле 29 октября 1937 г. Сталин огорошил присутствующих таким заявлением: «Я даже не уверен, что все присутствующие, я очень извиняюсь перед вами, здесь за народ. Я не уверен, что и среди вас, я еще раз извиняюсь, есть люди, которые работают при советской власти и там еще застрахованы на западе у какой-либо разведки — японской, немецкой или польской». При публикации официального отчета о встрече эти фразы были вычеркнуты
[761].
