Это было настолько необычно и одновременно красиво, что Агапкин, не помня себя, бросился вслед за солдатами: точь-в-точь, как за дудочкой крысолова из старинной легенды…
Что испытывал в этот миг 10-летний мальчишка? Пожалуй, лучше всего эти чувства описал его ровесник Самуил Маршак
[170]. В своей книге «В начале жизни» Маршак пишет, как впервые увидел и услышал военный оркестр:
«Весь мир преобразился от этих мерных и властных звуков, которые вылетали из блестящих, широкогорлых, витых и гнутых труб. Ноги мои не стояли на месте, руки рубили воздух.
Мне казалось, что эта музыка никогда не оборвется… Но вдруг оркестр умолк, и сад опять наполнился обычным, будничным шумом. Все вокруг потускнело – будто солнце зашло за облака. Не помня себя от волнения, я взбежал по ступенькам беседки и крикнул громко – во весь городской сад:
– Музыка играй!»
… Он проводил музкоманду до самых казарм. Понуро шел обратно, к церкви, а в голове сам собой звучал старинный марш – первый марш, слышанный в его жизни.
Только разве его существование – это жизнь?! Вот она – жизнь настоящая, светлая.
В солдатской колонне он приметил нескольких мальчишек – своих ровесников. Одетые в ладно подогнанную форму с блестящими пуговицами, они гордо шли, наравне со взрослыми, в строю и даже – Бог мой – дули в какие-то неведомые ему дудки.
Кажется, предложил бы кто: отдай полжизни за право идти в этой колонне, согласился, даже не раздумывая.
На другой день впервые примчался к церкви счастливым: в сладостном предвкушении. Вскочил ни свет ни заря: лишь бы не пропустить. И дождался.
Снова раздались волшебные звуки духового оркестра. Снова побежал он вослед.
Какой-то сердобольный музыкант, приметив настойчивого мальчишку, уже у самых казарм спросил:
– Нравится музыка?
Нравится? Да нет таких слов, чтобы выразить восторженное счастье, переполняющее его душу. Он хотел было ответить, что нравится, очень нравится. Рассказать про дудочку, которую смастерил ему когда-то отец и на которой он сам научился подбирать нехитрые мелодии. Про колыбельную, что пела ему покойницамать (ни облика ее, ничего другого он не помнил: одну лишь эту колыбельную).
Много чего можно было еще сказать, но вместо этого он только кивнул головой. И, не веря еще своим ушам, услыхал:
– А хочешь у нас служить? Музыканты нам нужны…
Никогда еще день не казался таким длинным. Только стемнело, пьяный от счастья прибежал домой.
Мачеха – женщина практичная – поняла все без лишних слов. За ночь выстирала и выгладила единственное приличное свое платье. Рано утром отправилась в казармы.
– Что ж, если есть у мальчишки слух, – важно изрек, выслушав ее мольбы, капельмейстер. – Так и быть, приму. А нет – ты уж, милая, не обижайся…
Слух у Василия оказался абсолютным…
На старой фотографии стоят в два ряда военные музыканты с бравым дирижером во главе. В самом уголке примостился лопоухий мальчишка с маленькой трубой в руках. На фуражке выбита цифра: 308.
Лицо у мальчишки сосредоточенное: это первое в его жизни фото. Только-только Агапкин облачился в военную форму – воспитанника 308-го царевского резервного батальона, не ведая еще, что одел ее на всю жизнь, что в отставку он выйдет только 61 год спустя…
308-й батальон стоял там же, в Астрахани. Но с семьей Агапкин почти не видится: лишь иногда урывками забегает домой, приносит жалованье.
Все свободное время посвящает он музыке. Агапкин хочет быть не просто хорошим музыкантом: он хочет быть первым.
«Я, согласно условиям, проучился 5 лет, – напишет он потом в автобиографии, – и в 15-летнем возрасте не только играл, как каждый рядовой музыкант, но был солистом в оркестре, почувствовал в себе силу и уверенность, что я смогу работать и получать вознаграждение за свою прекрасную игру на корнете».
Насчет «прекрасной игры» – это не простое бахвальство. Агапкин и в самом деле был на хорошем счету, и даже умудренные опытом музыканты отдавали должное мастерству вчерашнего попрошайки.
Учеба только закончилась, а от предложений нет уже отбоя. Но он почему-то выбирает Кавказ, где и завязнет на долгих одиннадцать лет. Дагестан, Чечня, Грузия: подолгу Агапкин не задерживается нигде. Нужда заставляет его менять города и полки, ведь в каждом новом месте ему платят все больше и больше. Почти все, до копейки, он отправляет домой.
Здесь же, под Тифлисом, отслужит он и срочную: в 43-м Тверском драгунском полку.
Чем меньше времени оставалось до демобилизации, тем отчетливее Агапкин понимал: надо учиться. Рамки военных оркестров стали ему тесны.
Он мечтает поступить в московскую консерваторию, но на это не хватает денег: Агапкин по-прежнему отсылает все жалованье в семью.
И тут кто-то рассказывает ему о тамбовском музыкальном училище, где есть среди прочих и медно-духовое отделение. Конечно, это не консерватория, но в его положении рассчитывать на многое не приходится. Да и честно сказать, порядком надоел уже Кавказ: хоть и по-праздничному красиво здесь, но в России – все одно лучше.
Поздней осенью 1909 года Агапкин уезжает в Тамбов. Что ждет его в чужом, незнакомом городе, где нет ни друзей, ни знакомых? Молодость безрассудна. Он почему-то уверен: все сложится хорошо…
Тамбов – даром, что провинция: городок музыкальный. Здесь родился Алексей Верстовский – основоположник русского оперного искусства, более известный, впрочем, своими романсами («Черная шаль», «Соловей»). Жили и работали Чайковский с Рахманиновым.
А вот поди ж ты – найти в Тамбове работу задача оказалась не из легких. На весь город только три оркестра: два любительских и военный.
Но когда капельмейстер («капельдудкин») полистал агапкинские характеристики, послушал, как играет тот на трубе, и минуты не стал сомневаться:
– Беру!
Так Агапкин стал штаб-трубачом запасного кавалерийского полка.
Гусарская форма ему к лицу. Высокий, статный, с лихо закрученными усами, он ловко гарцует на коне, и редкая барышня не вздохнет ему вслед.
А по вечерам военные музыканты оккупируют сад купеческого собрания. И вновь взоры публики прикованы к молодому солисту-трубачу. Инструмент в его руках заставляет то грустить, то улыбаться.
После одного из таких выступлений к Агапкину подошла русоволосая девушка. Потупившись от смущения, сказала:
– Мне очень понравился вальс, который вы исполняли. Не дадите переписать ноты?
– А что, вы умеете играть? – удивился Агапкин. Девушка кивнула. Потом, правда, оказалось, что играть она не умеет – это был лишь предлог для знакомства, но было уже поздно.
