От самого Авита до нас не дошло ни строчки. Однако в порядке более чем частичной компенсации мы располагаем сборником стихотворных произведений и писем его зятя, некоего Гая Соллия Модеста Аполлинария Сидония (о котором в этой книге уже шла речь). Имя обычно для удобства сокращают до Сидония. Поскольку мог состояться брачный союз, благодаря которому Сидоний породнился с семьей Авита, то мы заключаем, что Сидоний происходил из галльского рода землевладельцев того же круга — его основные владения были расположены вокруг Лиона в долине Роны. Его отец сам был префектом претория Галлии примерно через 10 лет после Авита, занимая эту должность в 448–449 гг.
. В прежние времена тексты Сидония должны были снискать ему довольно скверную репутацию. Во времена, когда всякий добропорядочный человек придерживался стандартов классической латыни (I в. до н. э. или I в. н. э.), на которых он был воспитан, сложность и иносказательность произведений Сидония могли лишь вызывать раздражение, если не шок. В сравнении с ясностью и деловитостью стиля того же Цезаря его пристрастие к внешним эффектам казалось пределом падения. В конце Викторианской эпохи сэр Сэмюэль Диль высказал на сей счет следующее суждение: Сидоний — «интеллектуал до мозга костей, представитель того сорта людей, которым больше всего восхищалось это столетие упадка [V в.]. Он стилист, а не мыслитель или исследователь. Не приходится сомневаться в том, что он высоко ставил свои собственные сочинения вовсе не из-за их содержания, а из-за их стилистических характеристик, которые, как мы теперь понимаем, представляют собой наименьшую ценность и даже отталкивают в них, эти по-детски причудливые образы, бессмысленные антитезы, нарочитое коверканье языка с целью придать видимость интереса и оригинальности избитым общим местам в бесцветном и монотонном повествовании»
.
Даже в переводе Сидоний способен безумно утомить своей неспособностью называть вещи своими именами; несомненно, он тратил немало времени, стараясь излагать предмет как можно сложнее. В одном из его поздних писем содержится весьма показательное высказывание, сделанное в тот момент, когда он осознал, что та образованная аудитория, к которой он привык обращаться, исчезла навсегда: «Последние из моих писем я пишу в большей степени повседневным языком; это не стоящие изящной отделки фразы, которые никогда не станут известны большинству»
. Однако было бы неверно оценивать стиль V в. по меркам I в., поэтому в последнее время исследователи в своих оценках поздней латыни (не говоря уже о позднем греческом) не спешат критиковать стилистические трудности, являвшие собой верх художественного шика в IV–V вв.
. Эпоха, которая видела бешеных коров в презервативе в качестве «искусства», по определению не имеет права оценивать художественные изыски других эпох в соответствии с жесткими стандартами универсального характера.
Во всяком случае, заключение о том, писал Сидоний на «хорошей» латыни или нет, не входит в нашу задачу, поскольку в исторической значимости его сочинений сомнений нет. Наиболее раннее из его сохранившихся произведений датируется начиная с середины 450-х гг., позднейшее — вплоть до 480 г., однако основная их часть приходится на 20-летний период после 455 г. Он довольно много знал о каждом, кто что-то собой представлял в Южной и особенно в Юго-Восточной Галлии, могущественные и влиятельные люди весьма выразительно изображены в его письмах, которые, в противоположность письмам Симмаха, не чужды обсуждению тем политического свойства, когда это уместно. Его стихотворные произведения, или по крайней мере некоторые из них, не менее интересны. Сидоний был достаточно влиятелен, чтобы участвовать в политической жизни и чтобы императоры обхаживали его с целью добиться от него лояльности, однако он не занимал настолько важных должностей, чтобы подвергнуться репрессиям после смены власти. Признанный как один из наиболее выдающихся стилистов своего времени, он оказывал услуги целому ряду императоров, которые использовали его талант автора панегириков — хвалебных речей — в свою честь. Прежде мы уже встречались с подобными текстами, и хотя они, безусловно, далеки от реальности, насколько вы или я можем судить, у этих произведений есть одно немаловажное достоинство: они знакомят нас с тем миром, запечатлеть который желали отдельные правители. Сидоний, подобно Фемистию или Меробавду до него, был непосредственно причастен к пропаганде.
Из рассказа Сидония без тени сомнения следует, что Петроний Максим направил Авита к вестготам просить их о военной помощи. Сидоний, разумеется, слегка приукрасил данный факт сам по себе. Как он это описывает, вестготы, узнав об убийстве Валентиниана III, готовились предпринять военный поход, угрожавший всему римскому Западу, когда известие о прибытии Авита внезапно вызвало у них замешательство
:
«Один из готов, который, перековав свой серп, молотом выковал меч на наковальне и камнем точил его, — человек, готовый к тому, чтобы по зову трубы, исполнившись ярости, стремиться в любой момент в кровавой битве покрыть землю трупами оставленных без погребения врагов, — он, лишь только громко прозвучало имя приближавшегося Авита, воскликнул: "Войне конец! Дайте мне вновь мой плуг!"».
Вы сами можете судить, почему те, кто был воспитан на правилах классической латыни, находили многословие Сидония раздражающим, однако риторика — это все, что угодно, но только не бессмыслица. Здесь она предоставляет нам яркое изображение тестя Сидония как единственного человека, способного убедить вестготов не начинать войну. Все тот же воображаемый гот продолжает с пафосом говорить о том, что его соотечественники вовсе не намерены оставаться сторонними наблюдателями и окажут военную помощь новому императору — именно потому, что его поддерживает Авит: «Более того, если верны сведения, которыми я располагаю о твоих прежних деяниях, Авит, то я вступлю в ряды вспомогательных войск под твоим началом; таким образом по крайней мере я получу возможность сражаться». Что поражает в этом отрывке, так это преувеличенное изображение значимости Авита. Кроме того, еще раньше в одном из своих стихотворений, говоря о победах Аэция 430-х гг., Сидоний превзошел сам себя: «Он [Аэций], как ни был славен на войне, не совершил ни одного деяния без тебя [Авит], хотя ты совершил многое без него». Несомненно, Авит оказал ему важные услуги, однако Аэций весьма удачно действовал без него в 440-х гг., когда Авит был не у дел. Нет оснований сомневаться в том, что Аэций в этой паре преобладал.
Однако раздражение по поводу гипербол Сидония не должно отвлекать нас от исторического значения первого деяния Петрония Максима в качестве императора. И Флавий Констанций, и Аэций использовали все имевшиеся в их распоряжении политические возможности, для того чтобы не допустить усиления влияния вестготов на политику Западной Римской империи. Аларих и его шурин Атаульф в своих мимолетных мечтах видели готов в роли доминирующей силы в Западной империи. Аларих предложил Гонорию соглашение, в соответствии с которым он должен был занять при дворе пост главнокомандующего, а его готы получали для поселения земли недалеко от Равенны. Атаульф женился на сестре Гонория и назвал своего сына Феодосием. Однако Констанций и Аэций, эти стражи Западной империи, выступали против подобных притязаний; они хотели бы использовать готов в качестве «младших» союзников против вандалов, аланов и свевов, но эти планы были далеки от осуществления. Аэций предпочел заплатить гуннам и использовать их войска, чтобы удержать готов внутри вполне реальной политической границы, нежели позволить последним играть более значимую роль в делах империи. Посольство Авита, которое, как объясняет Сидоний, добивалось от вестготов не просто покорности, а военной помощи, одним ударом опрокинуло ту политику, которая в течение 40 лет удерживала империю на плаву.
