Аммиан писал почти двадцать лет спустя, когда римляне получили более верное представление о том, что принесли готы на Дунай. Однако даже в 390-х гг. последствия прибытия гуннов были ясны далеко не в полном объеме. Появление готов у реки летом 376 г. стало первым звеном в цепочке фактов, которые прямо вели к событиям от усиления власти гуннов на границах Европы до низложения последнего римского императора Ромула Августула, свершившегося почти ровно через сто лет. Все это невозможно было даже смутно представить себе в 376 г., причем путь истории таил множество поворотов и изгибов. Прибытие готов на Дунай ознаменовало начало смещения баланса власти в европейских масштабах, и именно этой истории будет посвящен остаток нашей книги. Нам предстоит, как и Аммиану, начать с гуннов.
От «скованного льдом океана»
Происхождение гуннов окутано тайной, и сведения о нем противоречивы. Точно нам известно лишь одно: они были кочевниками из Великой Евразийской степи (Amm. Marc. 31. 2), которая занимает громадные пространства. Она протянулась на расстоянии 5500 километров от границ Европы до западного Китая, захватывая еще 3000 километров его северо-восточных территорий. В глубину (с севера на юг) степь занимает от всего-навсего 500 километров на западе до почти 3000 километров на открытых равнинах Монголии. География и климат диктуют кочевой образ жизни. Естественные степные пастбища — продукт бедных почв и малых осадков. В таких условиях не могут произрастать леса и другая обильная растительность. Незначительное количество дождей также исключает возможность сколь-либо стабильного земледелия, так что кочевники извлекают значительную часть средств к существованию из скотоводства, разводя те виды животных, которые способны выживать на степной растительности. Крупный рогатый скот может прокормиться на менее обильных пастбищах, чем требуются для лошадей; овцы менее требовательны, чем коровы, а козы — менее, чем овцы. Верблюды доедят все, что останется.
Кочевничество, по сути своей, основано на использовании отдельных комплексов пастбищ в течение всего года, что требует особой стратегии. Для современных кочевников типично перемещение между высокогорными летними пастбищами (где зимой нет травы из-за холода и снега) и зимними пастбищами в низинах (где летом траве хватает осадков). В этом мире права на пастбища, столь же важные с экономической точки зрения, как и владение стадами, строго охраняются. Расстояние между зимними и летними пастбищами должно быть минимальным, поскольку любые передвижения сложны как для животных, так и для слабейших членов племени. Пока Сталин не прикрепил кочевников-казахов к земле, они старались перемещаться примерно на 75 километров в ходе каждого передвижения между пастбищами. Сообщества кочевников также завязывали тесные экономические отношения с сельскими хозяевами в регионе, ведшими оседлый образ жизни; от них они получали значительную часть нужного им зерна, хотя часть производили самостоятельно. (В то время как часть популяции пасет скот на летних пастбищах, другая занимается иными видами производства продуктов питания.) Тем не менее все существовавшие в истории кочевничества популяции, помимо производимого ими самими количества зерна, нуждались в дополнительном, которое они получали в ходе обмена с земледельческими племенами; в ход шел избыток продуктов, которые давал им скот (шкуры, сыр и другие молочные продукты, сами животные и т. д.). Зачастую обмен проводился, так сказать, в одностороннем порядке, когда земледельцы в вознаграждение не получали ничего, кроме избавления от набегов, но иногда обмен был по-настоящему взаимным.
Кочевой или полукочевой образ жизни никогда не был присущ представителям какой-то определенной языковой группы или типа культуры. Многие народы, обитавшие в Великой Евразийской степи, в разные периоды времени усваивали этот обиход. В первые три столетия нашей эры на западной окраине степи — на территории, простирающейся от Каспийского моря до Дуная, господствовали кочевники-сарматы и аланы, относившиеся к иранской языковой группе. Они вытеснили кочевников-скифов, принадлежавших к той же группе, в течение двух или трех последних веков до н. э. Самое позднее к VI в. н. э. кочевники, говорившие на языках тюркской группы, господствовали на территории от Дуная до Китая, а кочевая орда, говорившая по-монгольски, вызвала невиданные опустошения впоследствии, в эпоху Средневековья. Другие группы населения также подчас кочевали. Мадьяры, пришедшие в Центральную Европу в конце IX в., говорили — также как и их потомки-венгры — на языке финно-угорской группы, что свидетельствует о возможном их приходе из лесной зоны Северо-Восточной Европы, единственного места, где еще говорят на подобных языках.
Непонятно, когда именно гунны начали осваивать, так сказать, это море культурных возможностей. Аммиан Марцеллин знает о них больше, нежели любой другой римский источник, но и ему известно немного. Лучшая его догадка заключается в том, что они пришли из-за Черного моря, от «океана, скованного льдом». Они не знали письменности, поэтому не оставили записей, на которые мы могли бы опереться, и даже их языковая принадлежность покрыта тайной. При неудаче прочих попыток языковеды обычно могут в общих чертах определить лингвистическую принадлежность исходя из личных имен, но в случае гуннов не работает даже это. Они быстро усвоили привычку использовать германские имена (или же, возможно, наши источники используют германизированные варианты или клички, данные гуннам их германскими соседями и подданными), так что количество собственно гуннских личных имен слишком мало, чтобы сделать сколь-либо убедительные выводы. Вероятно, они не принадлежали к иранской группе, но были ли они первыми кочевниками, говорившими на языке тюркской группы, которые появились на европейской сцене, как доказывают некоторые, остается непонятным. При столь скудных источниках сведений происхождение гуннов по-прежнему покрыто тайной (Maenchen-Helfen, 1973, Chs 8–9); но некоторую пикантность ему придает широко известная полемика о том, не были ли на самом деле гунны кочевниками сюнну, хорошо известными из документов Китайской империи.
За столетия до и спустя столетия после рожден ия Христова сюнну под предводительством своего Шань Ю
опустошали северо-западные границы Китая эпохи Хань, выжимая из него огромные количества шелка, драгоценных металлов и зерна. Они также вели войну за контроль над некоторыми его западными территориями, имевшими важное значение, особенно бассейном р. Тарим, где Великий шелковый путь (начавший использоваться в последнем веке до н. э.) достигает Китая. Под натиском ханьских армий они в 48 г. н. э. разделились на северную и южную ветви. Южные сюнну впоследствии оказались вовлеченными в орбиту интересов Китайского государства и сделались важной силой, действовавшей в рамках имперской системы. Северяне остались извне, сохранили независимость и проявляли свою воинственность, пока в 93 г. н. э. китайское правительство не заплатило другой группе кочевников сяньби, дабы те предприняли опустошительную атаку на места их обитания. Многие из сюнну (согласно сообщениям, 100 тысяч семей) оказались включены в одержавшую победу конфедерацию сянь би, но другие бежали «на запад». Это последние сведения, которые мы можем получить о северных сюнну из китайских источников.
Упоминания о гуннах, о которых пойдет речь, внезапно появляются в римских источниках в третьей четверти IV в. Проблема, которую влечет за собой чрезвычайно соблазнительная попытка отождествить этот народ с сюнну, заключается в следующем: между сообщениями китайцев и римлян лежит разрыв почти в 300 лет (с 93 г. н. э. по примерно 370 г.); при этом нужно учитывать и расстояние почти в 3500 километров. Более того, у гуннов, известных римлянам, форма политической организации полностью отличалась от той, что имели сюнну. После 48 г. н. э. обе ветви сюнну получили каждая своего Шань Ю, тогда как у гуннов, прибывших в Европу, имелось множество отличавшихся по рангу властителей и не было никаких признаков господствующей фигуры. Сохранившиеся этнографические описания — те, что имеются, также заставляют возражать против отождествления. Сюнну обычно собирали волосы в длинный «конский хвост»; гунны причесывались иначе. Обе группы использовали сходное оружие; при археологических раскопках в остатках их поселений обычно обнаруживают бронзовые чайники. Учитывая это, можно предполагать наличие некоторой связи между ними, но это, очевидно, не дает возможности прямо заявить, что сюнну начали движение на восток в 93 г. н. э. и продолжали путь, пока не достигли Европы под именем гуннов. Великая Евразийская степь огромна, но даже ее пересечение не может потребовать трехсот лет. Равным образом, как и у большинства кочевых народов, империя сюнну представляла собой конфедерацию, объединявшую маленькое ядро, состоявшее из сюнну, и множество других подчинявшихся ему групп. Предки наших гуннов, следовательно, могли входить в эту конфедерацию, даже не будучи «настоящими» сюнну. Однако даже если мы впрямь усматриваем некоторую связь между гуннами IV в. и сюнну I в., много воды утекло за триста лет, и события тех времен остаются покрыты мраком
.
