Здесь мы имеем ранний пример того, как именно внешним военным силам удавалось обнаружить слабые места в римской политической системе, существовавшие издавна. В ходе Адрианопольской кампании (см. гл. IV), а также при пересечении Рейна в конце 406 г. наименее привилегированные сословия стремились помочь варварам-интервентам или даже присоединиться к ним. Это не слишком удивительно, учитывая, как мало благ таким сословиям приносила система, в которой всем заправляли имущие классы, причем к своей же выгоде (мы писали об этом в гл. III). Желание последних иметь дело с варварами представляло собой явление совершенно иной природы, грозившее империи куда большими неприятностями, однако и оно коренилось в природе системы. Учитывая гигантские размеры империи и ограниченные возможности бюрократии, Римская империя не могла быть ничем иным, как миром, состоящим из общин, где существовало самоуправление; они поддерживали свое существование за счет отчасти [военной] силы, отчасти политического соглашения: в обмен на уплату налогов центру тот обеспечивал защиту местной землевладельческой элите. Появление вооруженных сил, пришедших откуда-то извне в самое сердце империи, чрезвычайно осложнило выполнение этого договора. Быстрота, с которой некоторые землевладельцы устремились на защиту режимов, за которыми стояли варвары, свидетельствовала не столько о падении морали среди тех, кто жил в позднеримской империи, сколько о том, что земля представляет собой совершенно особую форму богатства. При проведении исторического анализа (не говоря уже о старинных завещаниях) богатство в виде земель обычно противопоставляется движимому имуществу, что точно отражает суть проблемы. При изменении условий в тех местах, где живешь, его невозможно просто взять и унести с собой, в отличие от мешка с золотом или бриллиантами. Если вы все-таки уедете, то лишитесь того, что составляет ваше богатство, и, следовательно, своего статуса. Итак, у землевладельцев не оставалось выбора: они должны были попробовать свыкнуться с новыми условиями, и именно это начало происходить близ Рима в 408–410 гг. и в Южной Галлии в 414–415 гг. Правда, этот процесс зашел не слишком далеко, поскольку Констанций весьма скоро взял центральную власть в свои руки. Вероятно, он также осознавал наличие здесь и политической проблемы и предпринял быстрые действия, чтобы совладать с ней.
В 418 г. Констанций увенчал свои усилия по наведению порядка в империи, воссоздав традицию ежегодного съезда представителей галльских провинций, проводившегося в Арле. Не только провинции, но и отдельные города в близких к Арлю краях должны были направлять туда делегатов, избранных из высших классов, дабы обсуждать вопросы, как касавшиеся всех, так и частного характера, в особенности имевшие отношение к интересам землевладельцев (по-латыни — posessores). Решение Констанция предположительно совпало по времени с поселением готов в долине Гаронны, и можно с уверенностью утверждать, что на первой встрече этот вопрос был главным из тех, что стояли на повестке дня. Очевидно, что совет был устроен наподобие форума (он и вправду выполнял эту функцию), где богатые местные землевладельцы, к которым прислушивались и соседи-«помещики», имели возможность регулярно беседовать с имперскими чиновниками. Это сознательное усилие было направлено на то, чтобы утихомирить страсти или хотя бы ослабить трения, имевшие место между аристократами-галлами и центральной властью империи в течение десятилетия, прошедшего с 405 г. В результате появления посторонних (т. е. готов) между интересами местных землевладельцев и центральной администрации наметилось расхождение, и созыв совета имел целью их устранить. Он также совпал с прибытием в Арль Рутилия Намациана, который не торопясь ехал домой осенью и зимой 417–418 гг. как раз с таким расчетом, чтобы поспеть в Галлию на первый совет. Будучи тесно связан с двором Гонория и понимая, «откуда ветер дует», он представлял собой как раз такого бывшего чиновника, чье присутствие требовалось там. Быть может, собравшиеся «шишки» слушали во время обеда поэму этого верного сподвижника Гонория, взволнованные изображением грядущего возрождения на пепелищах Рима и Галлии. Подобные чувства были вполне уместны: Запад избавился от узурпаторов, готы были усмирены, землевладельцы Галлии вернулись «под крыло» империи, половина участников вторжения через Рейн потерпела поражение, все устроилось. Все готовились вкусить заслуженные плоды побед.
Глава шестая
За пределами Африки
Награды — победителю: успехи Констанция не остались без воздаяния. С 411 г. он стал верховным главнокомандующим западной армией. Другие почести последовали столь же быстро, сколь и его успехи. 1 января 414 г. он удостоился высшей формальной почести в римском мире — назначения первым консулом. Во времена республики ежегодно избиравшиеся два консула обладали реальной властью, но консулат уже давно не был связан с какими-либо функциями. Однако все официальные документы датировались по именам консулов, что обещало память в потомстве, а с учетом того, что одним из них был сам император, то запомниться должно было все. В следующем году к списку титулов Констанция добавили ранг патриция — это не имело практического значения, но титулов добивались потому, что они свидетельствовали о выдающемся положении их обладателя.
1 января 417 г. он стал консулом во второй раз и, что более важно, вступил в брак с Галлой Плацидией, сестрой императора Гонория, которую вынудил вестготов вернуть. Их первый ребенок, энергичная принцесса Юста Грата Гонория, родился примерно год спустя. Вскоре после этого Плацидия забеременела вновь, на сей раз сыном, Валентинианом, который появился на свет в июле 419 г. Император Гонорий по-прежнему оставался бездетным, и никто на тот момент не сомневался, что так и будет впредь. Констанций, Плацидия и их дети были первой семьей Западной империи. Однако Констанций на этом не остановился. 1 января 420 г. он стал консулом в третий раз. Наконец, 8 февраля 421 г. неумолимая политическая логика привела его к финальному шагу. Женатый на сестре императора, отец очевидного наследника и в последнее десятилетие подлинный правитель империи, он объявил себя августом наряду с Гонорием. Казалось, на пороге стоял новый золотой век. Судьбе, однако, было угодно распорядиться иначе. 2 сентября, менее чем через семь месяцев после своей коронации, Констанций умер.
Жизнь и смерть на самом верху
Чтобы понять, насколько катастрофические последствия имела неожиданная кончина Констанция, надо рассмотреть, как протекала придворная борьба во времена поздней Римской империи. Народ видел церемониальную пышность, полагавшуюся правителю империи, избранному Богом для того, чтобы управлять державой, предназначенной тем же самым Богом для распространения христианской цивилизации в остальном мире. Все церемонии были тщательно срежиссированы, чтобы выразить единодушие их участников, веривших в то, что они являют собой часть предопределенного Богом социального порядка, который уже невозможно усовершенствовать.
От императоров ожидали, что они будут соответствовать этим чаяниям. Язычник Аммиан Марцеллин критикует языческого императора Юлиана, который во всех других отношениях для него настоящий герой, за нарушение этих норм:
«Однажды, когда он разбирал в сенате дела, ему сообщили, что из Азии прибыл философ Максим. Он выскочил, нарушая приличия, и забылся до такой степени, что быстро побежал далеко от крыльца ему навстречу, поцеловал, почтительно приветствовал и сам провел в собрание. Этим он выказал неуместную погоню за популярностью, позабыв прекрасное изречение Туллия [Цицерона], порицавшего таких людей: "Философы даже на тех книгах, которые они пишут о презрении к славе, сами подписывают свое имя и таким образом выражают желание, чтобы их называли по имени и хвалили там, где они выражают презрение к похвале и прославлению"» (XXII. 7. 3–4. Пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни).
