На следующем этапе требовалась глина, такая же твердая, как железо, из нее, кстати, в Афинах изготавливались различные гончарные изделия. Восковой манекен укладывался на дно ямы, снаружи обмазывался глиной, которая затем заполняла полость, – все, можно приступать к отливке. В воск и глину входят изготовленные кузнецами железные прутья. Когда воск полностью заполняет глиняную форму – за вычетом самого верха, – тяжелое изделие извлекают из ямы, переворачивают и греют на огне до тех пор, пока воск полностью не расплавится и глина не примет точные очертания тарана. Теперь остается залить внутрь расплавленную бронзу. Но дело это совсем непростое.
Костер из веток и коры не дает достаточной температуры, нужен древесный уголь. Между тем отливка тарана для триеры – это единый и быстротекущий процесс. Прежде всего работники устанавливают по ободу ямы небольшие глиняные печи, от каждой из которых к изложнице тянутся прорытые в песке узкие русла. В печи укладываются куски бронзы, то ли осколки большого слитка, то ли металлолом, и, по мере того как уголь разгорается, содержимое быстро превращается в красную расплавленную массу. По знаку мастера работники снимают со всех печей глиняные заслонки, и в тот же самый момент по руслам устремляются ручейки пылающей лавы, которая сразу заполняет глиняную форму. Бронза быстро застывает и отвердевает, после чего глина отваливается (чтобы уже никогда больше не пойти в дело), и на свет, как цыпленок из яйца, является гладкий черный устрашающий таран. Убрав железные прутья, обработав заднюю часть и отполировав поверхность, работники устанавливают таран на носу триеры и тщательно закрепляют его при помощи гвоздей из той же бронзы.
Каменщики стаскивают вниз с находившейся рядом с городом горы Пентеликс глыбы превосходного белого мрамора, и скульпторы, нарезав предварительно тонких плит, вырезают для каждой триеры по два офтальмоя, или «глаза», радужной оболочкой которых служили расцвеченные красной охрой круги. «Глаза» крепятся по обе стороны носа. Афиняне верили в то, что, завершая чудесный процесс превращения неодушевленного предмета в живое существо, «глаза» позволяют судну прокладывать себе безопасный путь в бушующем море. Если следовать греческой терминологии, расходящиеся в стороны концы поперечной реи, расположенной над глазами, представляют собой рога корабля, парус и банки гребцов – крылья, а абордажные крючья – железные руки.
Кузнецы изготавливали для каждой триеры по паре железных якорей, закреплявшихся по обе стороны носа. Их предназначение – удерживать судно в ровном положении, когда его втаскивают на берег. Дубильщики и кожевенники выделывали трубчатые рукава для весел. В этих же мастерских производили защитные перегородки для гребных рам и подушки из овечьей шкуры, позволявшие гребцам удобно упираться ногами и таким образом увеличивать мощь каждого гребка.
Ну и, наконец, ювелиры покрывали позолотой Афину – носовое украшение судна, свидетельствующее о его государственной принадлежности. На богине были шлем и кираса, иначе говоря – эгида с изображением головы горгоны Медузы, способной одним взглядом превратить любого смертного в камень. Как божественная покровительница искусств и ремесел и одновременно богиня войны, Афина с начала и до конца освящала затеянное предприятие.
Из рудников Лавриона серебро поступало на монетный двор города, где переплавлялось в монеты с символикой Афин. Затем, как и замышлял Фемистокл, серебряный поток растекался на сотню отдельных ручьев, проходя через руки состоятельных граждан, осуществлявших грандиозный проект строительства флота. По ходу работ серебро попадало всем участникам – лесорубам, корабелам, кузнецам и так далее, чьими усилиями мечта Фемистокла превращалась в реальность. В конечном итоге деньги доставались и тем самым гражданам, что отказались от своих десяти драхм ради общего блага.
К тому времени как сотня новеньких триер блестела на солнце в водах Фалеронского залива, афиняне не были уже теми людьми, что вчера. И в великих делах, что ждали их впереди, когда новые суда отправятся в рискованные плавания в борьбе за свободу и само существование афинян, их объединяло чувство общей цели, и оно будет укрепляться с каждым новым испытанием, с каждой новой встающей перед ними угрозой.
Глава 3 Деревянная стена (481—480 годы до н. э.)
Речь за огнем мы такую послушаем
в зимнюю пору,
Лежа на мягкой постели, насытившись
всякого брашна,
Сладким вином заливая бобов угощенье:
Кто ты, откуда пришел ты, любезнейший?
Много ли прожил?
Скольких был лет, когда мидяне к нам ворвалися? Ответствуй!
Ксенофон Колонфский. Фрагмент 12, пер. Ф.Зелинского
Афиняне любили рассказывать о том, как реагировал персидский царь Дарий на известие о том, что они участвовали в сожжении Сард. Он велел принести лук, натянул тетиву и пустил стрелу высоко в небо. В стране лучников это было равнозначно принесению клятвы. И пока стрела парила в воздухе, Дарий уже на словах поклялся в том, что когда-нибудь отмстит за это покушение на границы своей империи. И повернувшись к царскому чашнику, велел тому ежедневно повторять одни и те же слова: «О, господин мой, помни об афинянах». Когда Фемистокл выступил с предложением о строительстве флота, Дария уже не было в живых. Трон вместе с клятвой об отмщении унаследовал его сын Ксеркс.
Уже три года продолжалось строительство, когда Ксеркс выступил в поход. В свои тридцать восемь лет он правил империей, простиравшейся от пустыни Сахары до Каспийского моря и от Балкан до Гиндукуша. По углам ее протекали четыре величайшие реки тогдашнего мира: Нил, Дунай, Аму-Дарья и Инд. А посредине ее рассекали Тигр и Евфрат, реки, вот уже много веков питавшие своими водами разные царства и империи. Предпринимая поход на запад, новый царь рассматривал его отнюдь не только как исполнение давней ритуальной клятвы. После того как афиняне сожгли храм верховной богини в Сардах, у Ксеркса появился повод начать священную войну. Наказание Афин с неизбежностью повлечет за собой завоевание остальных греческих городов-государств, а затем и всей Европы, вплоть до берегов Атлантики. Великие империи должны разрастаться, а Ксеркс унаследовал Персию в ее зените.
Персы верили в то, что бог, или, в их случае, всемогущее божество Ахура Мазда, сражается на стороне больших соединений [6] . Начав с подавления восстаний в Египте и Вавилоне, Ксеркс стянул для вторжения в Грецию силы со всех концов империи. В результате собралось воинство столь огромное, что понадобилось полгода, чтобы переправить его из столичных Суз к берегам Эгейского моря. Посыльные царя то же расстояние в 600 миль верхом покрывали всего за тринадцать дней. Девиз этих посыльных сохранился в веках: «Ни снег, ни дождь, ни жара, ни тьма ночная не собьют нас с курса».
Подобно своим гонцам, Ксеркс прокладывал себе дорогу упрямо и неумолимо, разве что со скоростью пешехода. Царский шатер, который вечером на очередной стоянке разворачивали, а утром снимали, по своим размерам был равен концертному залу. По обе стороны колесницы царя шли волхвы с переносными жертвенниками и зажженными факелами. Дабы держать своих братьев и других родичей подальше от домашних смут [7] , Ксеркс взял их с собой. Его свита – наложницы, повара, музыканты, банщики, астрологи, хранители гардероба, носильщики и многие другие – сама по себе составляла целую армию. Рядом с царской колесницей вышагивали два лазутчика, которых называли Глазом и Ухом Царя царей. Сопровождали его и высокородные греческие изгнанники: эти предатели будут, уже на территории Европы, указывать дорогу персидской армии в расчете на то, что после победы Ксеркс посадит их управлять от своего имени завоеванными государствами. Спарту представлял изгнанный некогда царь Демарат, Афины – сыновья старого тирана Гиппия. Покрыв за полгода Царский путь, великая армия остановилась на отдых в Сардах, на восточной границе греческого мира, где ей предстояло провести холодную и дождливую зиму. А ранней весной персы начнут наступление.
