В Греции, на гонках колесниц, которые устраивали в открытом поле, иногда происходили несчастные случаи. Например, достигая дальнего конца дистанции, лидер плохо рассчитывал поворот и, описывая вокруг поворотного столба слишком широкую дугу, сталкивался с колесницей, идущей следом. Поспешая к Навпакту, «Парал» был лишен возможности атаковать преследователя. Стоило хоть чуть-чуть изменить курс, и корабль сразу же подставился бы таранам противника. А теперь случай воздвиг на пути Формиона препятствие, которое прикроет «Парал», пока он будет разворачиваться носом к преследователю. Торговец будет поворотным столбом, «Парал» – колесницей. Маневр был безрассуден, даже самоубийствен, но времени на раздумья не оставалось: спартанский флагман был совсем рядом. У входа в гавань стояли десять афинских триер – надежное убежище, но Формион даже не посмотрел в ту сторону. Он приказал рулевому обогнуть торговое судно.
Гребцам ничего не было видно: плотные щиты из звериных шкур скрывали от них и каменные стены Навпакта, и торговый корабль, и преследующего их противника. Со слепой верой гребцы повиновались пронзительным звукам дудок и громким командам рулевого, энергично орудовавшего своими длинными веслами. Выбиваясь из сил, но не потеряв уверенности в успехе, команда вторила его движениям. На половине круга, в критический момент, когда «Парал» вот-вот был готов подставиться тарану преследователя, его, как Формион и рассчитывал, скрыл торговый корабль из Навпакта. Непосредственная опасность миновала. Выйдя из поворота, «Парал» стал подобен стреле, нацеленной на противника. Роли резко поменялись: охотник превратился в жертву.
Внезапный маневр Формиона поставил Тимократа в безвыходное положение. Он был обречен потерять корабль. Остановка, разворот, отступление – все бесполезно. Тимократ все же решил продолжать движение прежним курсом, возможно, в надежде уйти от таранного удара «Парала». Не вышло. Афинские гребцы сделали последний рывок и вытащили весла из воды. Подобно распростертым крыльям, блестящим от брызг, парили они недвижно над поверхностью моря, а корабль неудержимо скользил вперед. Непосредственно перед столкновением гребцы «Парала», все до единого, ухватились, в ожидании удара, за ближайший тимберс. Бронза врезалась в дерево, таран пробил корпус вражеского судна. На мгновение оба судна застыли в неподвижности, а затем гул от удара сменился воплями раненых и шумом воды, хлынувшей через искореженную корму триеры с острова Лефкада.
И вот тут Тимократ потерял голову. У него еще сохранялась возможность собрать команду в единый кулак и повести на штурм нависшей над ним носовой части «Парала». Так уже бывало, и не раз: экипаж оставляет свое тонущее судно, перепрыгивает через борт атакующего корабля и даже объявляет его своей добычей. Но предводитель спартанцев испытал и слишком сильный удар, и слишком большой позор. Верный кодексу своей страны – лучше смерть, чем бесчестье, – Тимократ обнажил меч, вонзил его себе в сердце и рухнул на палубу. Через мгновение безжизненное тело перевалилось через борт и ушло под воду.
Тот миг мог стать последним и для Формиона. «Парал» беспомощно покачивался на волнах, представляя собой удобную мишень для авангарда вражеской эскадры. Конец и судна, и его командира казался неизбежным. Но удивительным образом ничего не последовало. При виде гибели своего флагманского корабля и эффектного самоубийства наварха, пелопоннесцы оборвали пение и опустили весла в воду. Лишившиеся вождя, они растерялись. Некоторые попрыгали за борт, в илистое мелководье, другие, потеряв голову, принялись бесполезно молотить веслами по воде. Так или иначе, все девятнадцать триер, и те, что сохранили остойчивость, и те, что сели на мель, оказались легкой добычей противника.
Афинские триерархи, остававшиеся в своих десяти триерах, стороживших вход в бухту, затаив дыхание наблюдали за подвигами «Парала». Теперь настал их час. Кто-то подал сигнал к атаке, в ответ раздался оглушительный рев. Все десять судов сорвались с места и устремились в сторону совершенно растерявшегося противника. Оторвавшись от тонущего лефкадийца, к ним присоединилась команда «Парала». Пелопоннесцы попытались было выстроиться хоть в какое-то подобие порядка, но было слишком поздно, инициативой полностью владели афиняне. Пелопоннесцы – кто мог – бросились на юг, афиняне устремились в погоню и в считанные минуты захватили шесть вражеских триер.
А когда погоня перенеслась в открытые воды залива, взору случайного наблюдателя предстало бы красочное зрелище. Вокруг девяти афинских триер, которые пелопоннесцы еще утром вытащили на берег, разгорелось настоящее сражение. Мессенские гоплиты, направлявшиеся быстрым маршем к Навпакту, свернули в сторону и бросились на помощь союзникам. Попрыгав в воду, поднимая тучи ила и брызг, они карабкались на палубы опустевших боевых кораблей, чтобы наконец-то сойтись в рукопашной со спартанцами. Вскоре несколько судов были отбиты. Оказавшись в положении защищающихся, спартанцы с изумлением увидели направляющуюся в их сторону эскадру Тимократа – то, что от нее осталось, – с наседающими на нее гоплитами афинян. Немедленно прекратив сражение с мессенцами, они присоединились к своим товарищам по бегству; при этом, чтобы сохранить себе жизнь, им пришлось отказаться от уже захваченной добычи. Афинянам же в награду достались восемь из девяти безнадежно, казалось, утраченных кораблей.
Наконец Формион скомандовал отбой. Большинству пелопоннесцев все же удалось бежать и даже прихватить с собой одну афинскую триеру с экипажем. Но все равно Формион со своим небольшим воинством одержал грандиозную победу. Теперь уже афиняне исполнили победный пеан, а затем направились в Навпакт. Кто-то обнаружил на берегу выброшенное волнами тело Тимократа. Этот трофей афиняне перенесли к храму Аполлона, расположенному прямо напротив того места, где они переломили ход сражения в свою сторону. Впоследствии стало известно, что спартанцы считают, что на самом деле в тот день разыгралось два сражения и что сухопутную битву выиграли пелопоннесцы. Это позволило им тоже поднять знамя победы – на своем берегу, в Панорме, удаленной на безопасное расстояние от мстительных афинян.
На следующее утро южный берег залива, обычно столь оживленный – и людей полно, и кораблей, – совершенно опустел. Опасаясь прибытия подкреплений из Афин, пелопоннесцы под покровом ночи убрались восвояси: дух их был слишком надломлен для нового столкновения с Формионом, несмотря на то что спартанский флот все еще более, чем втрое, превосходил афинский. За несколько дней до конца осени подошли наконец-то двадцать афинских триер. Столь большую задержку триерархи объяснили сильными встречными ветрами и волнениями на Крите. Впрочем, неучастие их в сражении при Навпакте лишь подчеркнуло блестящее превосходство афинского флота и тактический дар его командующего.
С приходом весны Формион распрощался со своими союзниками-мессенцами и повел свой флот вместе с добычей назад в Пирей. Ему сравнялось шестьдесят, он дал свое последнее сражение, придав одновременно новый импульс слабеющей активности Афин на море и возродив боевой дух соотечественников. После побед при Навпакте и Патрах разговоры о мире со спартанцами замолкли. В честь их афиняне принесли жертву Аполлону в его Дельфийском храме. В портике, примыкающем к месту поклонения, были разложены щиты и оснастка вражеских кораблей – трофеи, захваченные Формионом, – а также установлена стела с высеченными на ней именами восьми участников Пелопоннесского союза, которым Формион нанес поражение. Самого же его отныне окружала аура чуть ли не божественного поклонения. При очередной просьбе о помощи акарняне специально оговаривали, что возглавить афинское соединение должен сын либо другой близкий родич Формиона.
