Афиняне уже начали выдыхаться, когда наконец подошли суда с гоплитами Херея на борту. Стоило им высадиться на узкую полоску берега, которую все еще удерживали люди Фрасибула, как чаша весов начала клониться в сторону афинян. Первыми дрогнули наемники, за ними пелопоннесцы. Охваченные боевым пылом люди Ферамена двинулись под его началом вдоль побережья на выручку изрядно потрепанному отряду Алкивиада. Столкнувшись с этой новой угрозой с тыла, Миндар оказался вынужден во второй раз разделить свои силы. Вскоре после прибытия Ферамена спартанский флотоводец погиб, после чего зашатались и пустились в бегство даже спартанцы. Афиняне преследовали их до тех пор, пока со стороны холмов не донесся цокот копыт, свидетельствующий о приближении персидской конницы Фарнабаза.
Поворачивая назад, в сторону моря, афиняне увидели, что над триерами, оставленными сиракузцами, поднимаются языки пламени. Некогда эти сицилийцы пересекли всю греческую территорию, чтобы приложить руку к уничтожению афинского флота. Теперь они жгут собственные суда, лишь бы они не достались афинянам. День, начавшийся дождем, кончился пожаром. Остальные же корабли Миндара были захвачены целыми. Так свойственное Алкивиаду легкомысленное отношение к любым планам, его безрассудная отвага превратили чаемое скромное достижение – захват всего-то одного города – в величайшую морскую победу Афин с самого начала Пелопоннесской войны.
Афиняне с торжеством выставили свои трофеи: один на островке Полидор в честь победы Алкивиада на море; другой на материке – в честь победы на суше. В ту же ночь пелопоннесский гарнизон оставил Кизик, а на следующий день в город беспрепятственно вошли афиняне. Вскоре они перехватили тайное послание, адресованное в Спарту преемником Миндара. Отличающийся характерным для спартанцев лаконизмом, текст его был краток, но сладок для афинского уха: «Суда захвачены, Миндар мертв, люди голодают, не знаю, что делать».
Среди погибших во время морских сражений в Геллеспонте оказался драматург Эвпол. Он в полной мере воспользовался привилегиями, даруемыми афинским комедиографам, – высмеивать то, как стратеги ведут войну. «Людей, которым раньше не доверили бы быть торговыми инспекторами, – говорится в одной из его пьес, – вы же теперь выбираете стратегами. О Афины! Афины! Удача заменяет вам мудрость».
В пьесе «Красильщики» Эвпол высмеял самого Алкивиада. По несчастному стечению обстоятельств драматург оказался в составе команды одного из кораблей своего героя, и выяснилось, что стратег не забыл и не простил ему желчных выпадов. Алкивиад несколько раз окунул его головой в соленую воду, приговаривая, что это в отместку за купание в краске, которое Эвпол устроил ему на театральной сцене. Когда блестящий комедиограф погиб в бою, афиняне были в таком трауре, что приняли специальный закон, освобождающий поэтов от военной службы.
Что же касается самого Алкивиада, то его подвиги в Кизике обессмертили историки, биографы и авторы наставлений по тактике боя. Это и впрямь было то самое сражение, которого он жаждал всю жизнь и которое укрепило его репутацию в городе больше, чем что-либо иное. С того самого момента, как в минувшем году в Афинах было восстановлено демократическое правление, наиболее активные горожане предпринимали энергичные усилия, направленные к тому, чтобы возвратить Алкивиада из изгнания. Ведь теперь он представлялся всем талисманом победы. До его осуждения и ссылки Афины процветали. Пока Алкивиад оставался на службе у Спарты, ее звезда неуклонно восходила. Наконец богиня Ника начала милостиво улыбаться афинскому флоту, как только демократическое собрание на Самосе избрало его стратегом.
Даже высокочтимый Софокл выступил в поддержку движения за возвращение Алкивиада из ссылки. В пьесе «Филоктет», впервые сыгранной на театральной сцене в рамках состязания, непосредственно последовавшего за победой при Кизике, драматург изобразил избавление главного героя, отбывающего ссылку на необитаемом острове. У пьесы, представляющей собой вклад Софокла в новый жанр романтической трагедии, счастливый конец: герой воссоединяется со своими давними товарищами (теми самыми, кто изгнал его) и оказывает помощь в достижении победы. Оставались, правда, иные несогласные, кто по-прежнему возлагал вину за все беды Афин на Алкивиада, а честь победы при Кизике отдавал Фрасибулу, но их становилось все меньше.
В кампаниях, последовавших за Кизиком, Алкивиад и его соратники продолжали громить противника. Иногда они действовали совместно, часто – в одиночку. Фрасибул вернул Афинам Фракию и места, богатые серебром, Ферамен сражался с Фарнабазом на азиатской части Босфора, сам же Алкивиад перехитрил врага, осуществив ночной налет, принесший ему самый крупный приз – Византий. С форта, поименованного Хрисополем («Золотой город»), Афины стали брать десятипроцентный налог на любые торговые грузы, идущие через Босфор из Черного моря. Получив изрядную дань в Кизике и иных местах, Алкивиад и другие афинские стратеги перенесли военные действия в Ионию. Спартанцы, лишившиеся военно-морского флота, были бессильны противостоять им. Пришлось уступить немало из того, что было добыто после возобновления войны.
Часть денег, полученных на Босфоре, была переведена в Афины, в результате чего город начал возвращать себе былое финансовое благополучие. В Акрополе архитекторы и строители возобновили работы по возведению нового великолепного храма, названного Эрехтейоном. Победы на море, как и приток заморских товаров, также способствовали расширению масштаба общественных работ и благодарственных подношений богам. Теперь казна имела возможность платить ремесленникам за украшающие Эрехтейон мраморные статуи и колонны. Вход в новый храм, невесомый и загадочный, в отличие от массивного, отличающегося четкими пропорциями Парфенона, шел через высокое крыльцо, где шесть мраморных дев поддерживали, наподобие колонн, крышу. Взгляд этих молодых сильных женщин был устремлен через развалины разрушенного Ксерксом старого храма на Парфенон; они словно стали молчаливыми наблюдательницами проходивших каждое лето панафинских процессий. Лучшего места, чем Эрехтейон, для священного древа Афины – оливы – не придумаешь, но новый храм символизировал собой поклонение и другому богу – Посейдону. Здесь возвышался алтарь в его честь, здесь имелась веха, указывающая на место, где Посейдон ударом трезубца повелел возвести Акрополь, наконец, здесь был прорыт глубокий колодец Посейдона с соленой водой, то есть «Море». Афиняне верили, что если склониться над колодцем, при порыве ветра с моря тут можно услышать шум прибоя.
После трех лет сражений во имя Афин Алкивиад решил, что может без опаски вернуться домой. Последним знаком дарованного прошения стало избрание на пост стратега in absentia (заочно), да и не флотом на сей раз, но собранием, проголосовавшим на Пниксе за кандидатуру Алкивиада. В это время он находился на Самосе – острове, который и стал свидетелем поворота судьбы Алкивиада и откуда он двинулся в долгий путь домой.
Большинство экипажей, как и самих судов, не были в Афинах уже много лет, и Алкивиаду хотелось превратить возвращение на родину в настоящий триумф. Трюмы всех своих двадцати триер он наполнил носовыми украшениями спартанских боевых кораблей, а к бортам велел прикрепить спартанские щиты и другие трофеи. На мачте флагманской триеры трепетал пурпурный парус. Знаменитый виртуоз играл на флейте, а не менее знаменитый исполнитель пел гимны. Сам Алкивиад, как и его боевые товарищи, надел на себя гирлянды из листьев и цветов. По дороге он зашел на остров Парос и даже, сделав крюк, в спартанскую бухту Гитиум. Тут Алкивиад тревожно выискивал признаки судостроительства, что его очень беспокоило. Он даже демонстративно выставил добытые у Спарты трофеи на спартанских же берегах. Алкивиад словно напоминал им, как напомнил в свое время афинянам: я жив еще.
