— Ну, если вам мало, может, отразите вот этот? — спрашивает учтивый господин, нанося второй удар и добавив, как только оружие достигает цели: — Мне кажется, уж этого-то должно хватить, шли бы вы лучше домой и вызвали врача! — Местный дворянин все еще не хочет убивать шотландца, если только тот сам захочет уйти живым.
Но Левинстон, в ярости оттого, что его уверенно побил столь презираемый им человек, кричит:
— Так добей же меня, если можешь, или я уничтожу тебя!
Тут местный дворянин становится серьезным:
— Вас ничем не проймешь, вы так и будете продолжать храбриться, дерзкий вы человек? Тогда я вас убью.
И в два удара он укладывает шотландца наповал. И разве его можно винить? Хотя, наверное, лучше было бы подобных хвастунов, у которых не хватает храбрости поступать в соответствии со своими словами, разоружать, лишая возможности творить зло, и выставлять на посмешище, как они того заслуживают.
Доброта графа Клаудио
В царствование императора Карла V в Милане жил некий храбрый господин, чья фамилия ныне утеряна и забыта. Он настолько славился своей доблестью, великодушием и искусством сражаться и был всеми вокруг настолько любим, что называли его только по имени — граф Клаудио. В один прекрасный день граф отправляется на охоту, и случай выводит его на поляну, на которой крестьяне соорудили в свое время загон для скота, как раз в тот момент, когда четверо солдат решили выяснить свои отношения.
Представители обеих сторон раздеты до рубашек и уже стоят наготове с оружием наголо, и тут появляется Клаудио, здоровается с собравшимися и говорит:
— Господа, я умоляю вас не разбрасываться попусту столь ценными жизнями; лучше расскажите мне, в чем суть вашего спора, и, может быть, я помогу вам его разрешить.
Наверное, не надо объяснять, что, когда достойные люди собираются для того, чтобы как следует подраться, ничто не способно вызвать у них такое раздражение, как появление незваного миротворца. Так произошло и на этот раз. Собравшиеся в резкой форме отвечают, что это не его дело, но не возражают против того, чтобы он остался посмотреть на бой и, может быть, считать удары. Граф спешился со словами, что счел бы себя подлецом, если бы позволил им перерезать друг другу глотки в его присутствии, а для придания своим словам пущей значимости обнажил шпагу. В глазах дуэлянтов он переходит тем самым все границы, и они единогласно принимают решение сначала избавиться от надоедливого приставалы, а затем уже спокойно подраться. Соответственно, вся четверка одновременно набрасывается на графа, но не тут-то было! Клаудио хитро маневрирует, прикрываясь от одного противника другим, и так доблестно контратакует, что не проходит и минуты, как двое из нападающих уже лежат на земле. Граф и рад бы пощадить хотя бы двух оставшихся, но те, видя, что их все еще двое на одного, и слышать об этом не желают и набрасываются на него с пущей яростью. Горя желанием отомстить за жизнь уже поверженных не по его вине, Клаудио меняет стойку, как это принято у фехтовальщиков, искусно парирует атаку и вскоре прерывает мирское существование третьего дуэлянта.
Теперь он может развлечься с последним оставшимся героем, которому в конце концов наносит тяжелую рану, но великодушно оставляет жизнь; как можно быстрее граф присылает к раненому врача. Поправившись благодаря искусному уходу, выживший дуэлянт оказался благодарным человеком — он всем рассказывал о бойцовском подвиге Клаудио, восхваляя великодушие графа и объявляя о том, что при первой же возможности отплатит за добро. В дальнейшем он верой и правдой служит графу, который милостив к нему, и лишь сожалеет о том, что не удалось сохранить жизнь трем другим.
Как месье де Креки сохранил жизнь дону Филиппу Савойскому, и что из этого получилось
Причина ссоры была пустяковой: ею стал обычный шелковый шарф — по крайней мере, так утверждает Вюльсон де ла Коломбьер. В 1597-м и 1598 годах Генрих IV Французский вел войну против герцога Савойского, армией его командовал знаменитый Лесдигере, который, помимо прочих операций, посчитал необходимым захватить небольшую крепость в местечке по названием Шамуссе на реке Лизере. Крепость быстро пала, и все ее защитники были преданы мечу за исключением тех немногих, кто спасся вплавь. Среди них был дон Филипп, единокровный брат герцога. Он, к несчастью, не умел плавать, но трое его людей придумали, как спасти господина, — они скрепили вместе две бочки из-под вина, все разделись, дона Филиппа посадили на этот импровизированный плот, а сами поплыли, толкая плот в направлении безопасного места. Дон Филипп был весьма огорчен потерей своей одежды, поскольку из-за нее становилось ясно, что спасся он не совсем достойным образом.
Крепость была разрушена до основания, и месье де Креки, командовавший пехотой, отозвал своих людей обратно в основные части, которые осаждали Шарбоньер, крепость гораздо более важную. Через день или два от герцога прибыл парламентер с вопросом о некоем бароне де Шанивре, который был убит при взятии той крепости. Креки, встретившись с парламентером, показал ему шелковый шарф, по слухам принадлежавший к одежде дона Филиппа, которую тот бросил на берегу, и был так любезен, что предложил вернуть этот шарф владельцу, если это действительно он. Таким образом, стало ясно, что подробности бегства дона Филиппа известны не только самому дону и троим его спутникам, но и другим лицам, — и дон воспринял любезность Креки без особой радости. Замок Шарбоньер пал, а с ним — и ряд других городов. Армия французского генерала стала лагерем в местечке под названием Ле-Молетт, неподалеку от вражеской армии. Собственно, два войска разделяла только широкая равнина, на которой периодически вспыхивали стычки и которая стала заодно и дуэльной площадкой для горячих голов с обеих сторон, развлекавшихся бросанием друг другу вызовов.
В один прекрасный день, когда Креки и думать забыл о каком бы то ни было доне Филиппе, прозвучал рог, и посыльный сообщил ошеломленному командиру, что дон ждет его на равнине облаченный в доспехи, чтобы обменяться пистолетными выстрелами и тремя ударами шпаги во имя любви прекрасных дам и рыцарской чести. Что ж, Креки садится на коня и вместе с посыльным выезжает на поле — но никакого дона Филиппа там нет. Тогда он посылает своего слугу к авангарду армии герцога с вопросом о том, что случилось. Выясняется, что герцог, узнав о происходящем, запретил дону Филиппу под каким бы то ни было предлогом встречаться с Креки. Последний выразил посыльному свое возмущение тем, что его надули, в надежде, что тот передаст это дону Филиппу, а поскольку уже темнело, то он вернулся домой безо всяких приключений. Однако на следующий же день он самолично отправляет дону Филиппу вызов — и с тем же результатом, поскольку герцог наложил решительный запрет на любые встречи этих двоих.
Наконец воцарился мир, и с обеих сторон периодически предпринимались попытки все же договориться о встрече, но все они неизменно пресекались бдительным герцогом, который к тому времени находился уже в Шамбери. Однако 20 августа 1598 года Филиппу все же удается ускользнуть в сопровождении одного лишь месье де Пюигана, одного из эсквайров его брата. Не доезжая до Гренобля, дон Филипп останавливается и дальше посылает своего спутника одного, чтобы тот привел к нему Креки. Тот рад полученному известию и сразу же выезжает, прихватив с собой друга, месье де ла Бюисса. Добравшись до дона Филиппа, они предлагают ему на выбор один из двух привезенных с собой комплектов из рапиры и кинжала. Дуэлянты снимают камзолы, каждого из них осматривает секундант противника на предмет наличия потайного доспеха или другого мошенничества, и бой начинается. Сражающиеся обмениваются ударами — то имброкката, то стокката, то пунта риверса, — но все они парируются до тех пор, пока, пройдя между шпагой и кинжалом дона Филиппа, клинок его противника не пробивает дону Филиппу правое легкое. Тому явно достаточно — он теряет много крови и слабеет; его секундант Пюиган объясняет Креки ситуацию, и тот считает себя удовлетворенным, забирает, как и было оговорено, оружие побежденного, а затем — оказывает ему всю возможную помощь, отвозит в Жьер, где тот пожелал остаться, убеждается, что раненый получит хороший уход, и, после взаимных выражений добрых и дружеских чувств, прощается. Теперь Креки и дон Филипп — добрые друзья, и остались бы таковыми, если бы не вмешательство герцога, который разительно изменил свое отношение к их дуэли. Обозленный тем, что дуэль состоялась, несмотря на его запрет, и возмущенный поражением своего родственника, он приходит в страшный гнев, услышав, что Креки хвастается друзьям, что, мол, «попробовал савойской королевской крови». Герцог посылает брату письмо, где заявляет, что не желает больше видеть его, пока тот не исправит положение, и что он должен снова бросить вызов Креки, как только оправится.
