5. Хотя бой на кинжалах является очень опасным видом боя, по причине короткой длины и единственности кинжала, тем не менее, если вести бой, как сказано выше, он будет настолько же безопасным для вас, как и с любым другим оружием»
[35].
Кинжальный удар Бенвенуто Челлини
Одного римского юриста по имени Бенедетто Тоббиа образ жизни сделал другом Бенвенуто Челлини; однако некоему Феличе, бывшему на тот момент партнером Челлини, он задолжал денег за какие-то купленные у него кольца и тому подобные побрякушки. Феличе хотел получить свои деньги, а Бенедетто предпочитал, чтобы они полежали у него. Из-за этого они как-то раз поругались, а поскольку Феличе был в тот момент с друзьями, они прогнали юриста, чем очень сильно его разозлили. Чуть позже он явился в магазин Челлини, почему-то решив, что художнику все известно о ссоре, и, когда Челлини с обычной любезностью поздоровался с ним, ответил ему крайне грубо.
Малый кинжал, или стилет
— Дорогой синьор Бенедетто, — сказал ему Челлини, — почему вы так сердиты на меня? Я ничего не знаю о ваших разногласиях с Феличе; ради бога — вернитесь к нему и покончите с этим, а ко мне не приставайте, не буду я этого терпеть.
Синьор Бенедетто совсем вышел из себя и заявил, что все Челлини знал и что оба они, и Челлини, и его партнер, — просто пара мерзавцев. Тем временем собралась толпа зевак, нашедших себе бесплатное развлечение. Разозленный грубостью, Челлини нагнулся, набрал пригоршню грязи и бросил Бенедетто в лицо; тот внезапно ссутулился, и брошенное пришлось ему не в лицо, а в макушку. Да вышло еще так, что Челлини, сам того не ведая, зачерпнул вместе с грязью и камень с острыми краями, который не только оглушил Бенедетто, но и сильно порезал, так что тот свалился наземь без чувств, истекая кровью. Вся толпа зевак решила, что Бенедетто убит, и его уже хотели было поднять и унести, но тут мимо проходил ювелир по имени Помпео, сварливый малый, страшно завидовавший Челлини. Он стал спрашивать, что тут случилось, кто и кого убил. Ему ответили, что это Бенвенуто уложил человека одним ударом.
Помпео усмотрел в случившемся прекрасную возможность подпортить конкуренту жизнь. Он как раз направлялся к папе римскому по делам и, добравшись до его святейшества, тут же донес:
— Пресвятой отец! Бенвенуто только что убил синьора Бенедетто Тоббиа, я видел это собственными глазами.
Папа пришел в гнев и приказал присутствовавшему там же наместнику поймать Челлини и тотчас же повесить на том самом месте, где произошло убийство. Однако последнего успели заблаговременно предупредить, и он, позаимствовав у друга коня, бежал в Паломбару, под покровительство одного из своих патронов. Папа Климент послал также камергера, чтобы тот навел справки о синьоре Бенедетто, и тот вскоре вернулся с известием, что застал того за работой у себя в мастерской и что с ним все в порядке. Услышав это, папа повернулся к Помпео со словами:
— Ну и негодяй же вы! Уверяю вас, что вы расшевелили змею, которая еще как ужалит вас — и поделом!
У Челлини дела пошли столь хорошо, что он забыл и о своей ссоре с Бенедетто, и о злой шутке, которую сыграл с ним Помпео. Предоставим далее слово ему самому.
«Однажды, — рассказывает Челлини, — я, как обычно, надел кольчугу, вооружился шпагой и кинжалом и отправился туда, где мы с друзьями собрались встретиться и повеселиться. Пока все подтягивались, откуда ни возьмись, появился Помпео, а с ним еще с десяток человек, все они были хорошо вооружены. Поравнявшись с нами, Помпео внезапно остановился, как будто хотел меня о чем-то спросить. Друзья стали делать мне знаки, чтобы я смотрел в оба. Я на секунду задумался и решил, что если я обнажу шпагу, то в результате могут пострадать многие из тех, кто мне дорог и кто не имеет никакого отношения к нашей ссоре, поэтому лучше взять весь риск на себя. Глядя на нас, Помпео стоял так долго, что можно было два раза прочесть «Аве Мария», затем презрительно засмеялся, развернулся на пятках, сказал что-то своим спутникам, и все вместе ушли, смеясь. Мои друзья хотели было вмешаться, но я сказал им, что раз уж я нашел себе неприятности, то я мужчина и справлюсь с ними сам, и настоял, чтобы друзья против воли разошлись по домам. Однако один из них, мой лучший друг Альбертачио дель Бене, замечательный молодой человек, наотрез отказывался уходить, упрашивая разрешить ему отправиться вместе со мной. Я ответил:
— Дорогой мой Альбертачио! Возможно, мне уже скоро понадобится твоя помощь, но в этот раз я умоляю тебя оставить меня, как все остальные, потому что мне надо торопиться.
Помпео со своими спутниками тем временем уже ушли, я отправился в погоню и обнаружил, что он зашел в магазин какого-то аптекаря, где, завершив свои дела, о чем-то активно рассказывал, а судя по лицам слушавших, было ясно, что хвастался он тем, какую обиду только что мне нанес. Вооруженные друзья его тем временем разошлись, и подойти к нему стало проще. Я вынул свой маленький острый кинжал, набросился на него и ударил в грудь, а затем — в лицо, ибо я не хотел его убивать, а лишь изуродовать. Но от страха хвастун отвернулся, удар пришелся ему под ухо и свалил его замертво к моим ногам. Я перебросил кинжал в левую руку, а правой выхватил рапиру, приготовившись защищать свою жизнь; но ни один из храбрецов Помпео не удостоил меня своим вниманием — все они бросились к упавшему. Так что я тихо ускользнул и, встретив своего друга золотых дел мастера Пилого, все ему рассказал. Он ответил мне:
— В жизни не бывает ничего непоправимого. Придумаем, как тебе помочь.
И мы пошли к дому Альбертачио, который радушно меня принял, а вскоре туда же кардинал Корнаро прислал на мою охрану отряд в тридцать человек, вооруженных алебардами, пиками и аркебузами, — они проводили меня во дворец своего хозяина. Когда о случившемся доложили папе Клименту, он заметил:
— О смерти Помпео мне ничего не известно; зато мне известно, что у Бенвенуто были веские причины ударить его, — и с этими словами собственноручно подписал мне охранную грамоту.
Присутствовавший при этом миланец мессир Амброжьо, покровительствовавший в последнее время Помпео и близкий к папе человек, выразил мнение о неуместности проявления милосердия в данном случае, но его святейшество ответил:
— Вы не знаете сути дела, а я — знаю, и не знаете вы и о том, какие провокации пришлось пережить Бенвенуто. К тому же, по моему мнению, столь выдающийся уникальный художник, как он, должен находиться выше любых законов».
Странный бой корсиканских солдат
Об этих сильных парнях, о том, как они поссорились и решили выяснить отношения у барьера, нам повествует Брантом. По их уговору, доспехами в этом поединке должны были служить кольчуги без рукавов, надетые поверх простых рубашек, и стальные шлемы-морионы. Тот счастливчик, которому выпало право выбора оружия, в страхе перед физической силой и борцовскими навыками своего соперника, выдвинул необычное требование: он захотел, чтобы кинжалы, должным образом заточенные, были закреплены на шлемах острием вперед и чтобы помимо этого затейливого устройства у сражающихся больше не было оружия, кроме шпаги. Отдав должное принятым церемониям, дуэлянты приступили к работе. После безрезультатного, ибо оба были опытными фехтовальщиками, обмена мощными ударами более сильный из соперников ворвался в ближний бой, захватил соперника и бросил его. Однако тот, хоть и был более слабым, настроен был решительно. Он вцепился в противника, и оба упали, причем бросающий при падении ухитрился сломать руку, что значительно снижало его силовое преимущество. В борьбе оба потеряли шпаги, а другого оружия, кроме клювообразных кинжалов на шлемах, у них не осталось. Оба, как могли, боролись и клевали друг друга этими кинжалами, как две диковинные птицы, так что лица, шеи и открытые руки их вскоре оказались исколотыми и изрезанными до неузнаваемости. Так они терзали друг друга, напоминая скорее диких зверей, нежели христиан, пока не упали рядом друг с другом от усталости и потери крови, не в силах шевельнуть ни рукой ни ногой. В этом состоянии секунданты растащили их по домам, бой остался без победителя, и ни один из дуэлянтов не смог продемонстрировать ни доблести, ни мастерства, ни великодушия. Весьма прискорбно, что такой зверообразный бой вообще был разрешен, поскольку он стал позорным пятном на репутации такого рыцарственного явления, как дуэль.
