И еще, как следует понимать информированного свидетеля, который сообщает следующее: «В 1904 г. десять семей говорили на иврите в Эрец Исраэль». «Десять» — это точное или приблизительное число? Как именно они говорили? Сколько они говорили? Говорили ли они на нем постоянно? Только друг с другом? Только на иврите? Или они просто могли говорить на иврите и изредка пользовались им? Какие социальные прослойки говорили на иврите? Только на формальных встречах или в споре тоже? Люди фиксировали такого рода факты лишь случайно и тенденциозно: либо этот вопрос их мало волновал, либо они не осмеливались сказать, что не говорили на иврите, тогда как он был частью официальной идеологии. Возможно, им казалось, что они использовали иврит в той степени, в какой от них этого требовали, и сейчас они говорили на нем лучше, чем раньше, и радовались достигнутому. Более того, многие свидетельства — это воспоминания о том, что было десятки лет назад, когда каждый хотел показать, что был одним из первых и до сих пор помнит усилия и успехи того времени. И еще, возможно, более поздняя реальность и идеология отбрасывали тень на их воспоминания о прошлом.
[77] Обычно люди, которые вкладывали огромный труд в развитие языка, считали чудом каждый маленький шажок, тогда как внешние наблюдатели фиксировали смехотворные масштабы достижений. Поэтому множество свидетелей, членов Первой алии и их учителей, преувеличивали свои восторги, тогда как первые иммигранты Второй алии практически не обнаружили разговорного иврита, не нашли ни одного профессионального учителя и ни одной серьезной школы.
Интересный пример проблематичной достоверности этих свидетельств содержится в постороннем источнике: Зигмунд Фрейд рассказывал о своем отце, что тот «говорил на святом языке так же хорошо, как по-немецки, если не лучше» (Gay 1988:600). Но возможно ли, чтобы Яаков Фрейд действительно говорил на иврите в XIX в., когда никто не говорил на этом языке? Да еще хорошо говорил? Возможно, Зигмунд Фрейд имел в виду, что его отец мог пользоваться этим языком, т. е. что он мог читать и писать на иврите лучше, чем на немецком; а возможно, он имел в виду идиш, о котором не так приятно было упоминать. И это свидетельство ученого, который обычно был весьма точен в выражениях!
Другой пример: учебники истории не перестают повторять, что «Первая ивритская школа» была основана в Ришон ле-Ционе в 1886 г. Школа в этом поселении действительно была основана в 1886 г., но «ивритской» она стала намного позже. Эпитет «ивритская» здесь — это отражение реалии более позднего периода, и его правомерность весьма сомнительна, если только речь идет не о попытках обучать «ивриту на иврите» (метод Берлица, перенесенный в Иерусалим из Стамбула Нисимом Бехаром (1848–1931), прогрессивным учителем иврита, который приобрел опыт во французских школах Alliance Israelite [см.: Haramati 1978]). Этот метод был предназначен для обучения ивриту как иностранному языку, в реальности — ивриту как третьему языку (после идиша и французского). Многие свидетельства заставляют нас сомневаться, действительно ли это с самого начала была ивритская школа. Например, в 1888 г. издававшаяся Бен-Иегудой газета Ха-Цви с энтузиазмом сообщала о достижениях первой «ивритской» школы в Ришон ле-Ционе: «Как прекрасно видеть детей, которые собираются по субботам и играют во всякие детские игры, в „чёт-нечет“ и другие. Они играют, ссорятся и дурачатся — и все это на иврите». Но сразу после этого становится ясен реальный уровень их знания иврита: «Во время прогулок учителя называют ученикам ивритские имена всех предметов, которые попадаются им на глаза: гора, долина, река, равнина и т. д.» (Haramati 1979:33; курсив мой. — Б.Х.). (Это то, чего не знают деревенские дети! И где они нашли реку в районе Ришон ле-Циона? Видимо, эта сцена порождена воображением самого Бен-Иегуды: он предполагал, что река Иордан протекает по его собственному городу Иерусалиму, почерпнув эту мысль из романа Мапу «Любовь в Сионе», где Иерусалим описан по образцу литовского Ковно.)
Спустя шесть лет в «Протоколах Второй ассамблеи» учителей иврита в Эрец Исраэль (в которой участвовало всего восемь человек) появилось предложение учителя И. Белкинда:
Также необходимо обучать ребенка ивритским названиям предметов и вещей, которые он видит вокруг себя в школе и в родительском доме. Например: стол, бутылка, отец, сын, ручка, рука, нога (sic!) и т. д. А также коротким устным диалогам: Пойди сюда, Я хочу пить и тому подобным фразам.
(Karmi 1986:70; курсив мой. — Б.Х.)
Через пятнадцать лет после основания «Первой ивритской школы» один из первых учителей иврита Ицхак Эпштейн (1892–1943) написал в своем учебнике «Иврит на иврите» (опубликованном не в Палестине, а в Варшаве в 1901 г.), что ребенка сначала следует научить небольшому набору из двухсот-трехсот слов (Fellman 1973:98). Ни один исследователь возрождения иврита и ивритского образования никогда не задавался вопросом, сколько французских слов знал тот же ребенок. Иегудит Харари, которая в 1896 г. училась в соседней ивритской школе в Реховоте, вспоминала: «Сначала мы начинали учить иврит на иврите с ашкеназским произношением; сперва у наших учителей тоже были большие проблемы с разговорным ивритом, и они часто использовали иностранные слова. Мы тоже говорили на иврите вперемешку с идишем» (Haramati 1979:24).
За исключением необходимости обращать внимание на такого рода подводные камни, мы не будем вдаваться в детали и разбирать особенности успехов и неудач языкового возрождения и его пропаганды, а также останавливаться на проблемах современных исследований этой темы (эти исследования до сих пор находятся под влиянием апологетики или страдают недостаточно аналитическим подходом к источникам). Вместо этого на базе существующих исследований мы попытаемся реконструировать процесс и понять определяющие факторы и сущностную структуру языковой революции.
22. Начало языкового возрождения
Иммигранты Первой алии (1881–1904) строили поселения частных фермеров (мошавот), говорили на идише и обучали своих детей французскому, чтобы потом послать их во Францию. В новых поселениях возникали «школы» нового типа — светские (в отличие от традиционного религиозного хедера). Сначала преподавание в них велось по-французски (который дети едва знали) и на идише (на котором они говорили дома и друг с другом). Даже Давид Юделевич, учитель-идеалист, всецело преданный возрождению иврита, преподавал арифметику на идише — и никто не заметил, что это были первые в мире идишские школы! (Конечно, идиш там был довольно примитивен, а учебников на этом языке не существовало.)
