Если не считать преследований Анаксагора за «безбожие» (когда именно это случилось, неизвестно), гений Перикла предотвратил угрозу конфликта между рационализмом и демократией. В 430 г. он справедливо заявлял, что афиняне любят мудрость, уважают взгляды друг друга и соблюдают законы демократии. Такое благоприятное положение сложилось благодаря его позиции как защитника рационализма и вождя демократии и успеху его политики, обеспечивавшей гражданам процветание и уверенность. После его смерти между рационализмом и демократией наметился раскол, углублявшийся с ухудшением внешних условий и в итоге приведший к их противостоянию. Этот антагонизм, столь опасный для здоровья и того и другого, коренился в религиозных представлениях и неразвитости образования в ту эпоху.
Источник разногласий крылся не в вопросе соблюдения государственной религии. Даже такой агностик, как Протагор, одобрил бы оказание знаков почтения Афине. В годы войны государственная религия процветала. На Акрополе в 427–424 гг. был построен прекрасный маленький храм Афины Ники (Победы) в ионическом стиле, а позже в том же столетии к нему пристроили парапет из великолепных рельефных плит. Никий посвятил Дионису небольшой храм у подножия Акрополя, рядом с театром; в храме была установлена статуя бога из золота и слоновой кости. В период Никиева мира Алкамен поставил в Гефестеоне бронзовые статуи Афины и Гефеста. Но главной стройкой военных лет был Эрехтейон на Акрополе. Его строительство было прервано во время Сицилийской экспедиции и завершилось около 406–405 гг. В плане храма учитывались особенности строительной площадки, узкой и имевшей два уровня, и поэтому здание не производит столь грандиозного эффекта, как пропилеи. Однако ему присуще много достоинств в ионической традиции: великолепно украшенные мраморные дверные проемы, очаровательные фигуры девушек-кариатид. На Делосе Никий в 417 г. посвятил Аполлону храм в дорическом стиле. Колоссальные труды и средства, затраченные на сооружений статуй, храмов и их внутреннее убранство (примером последнего служит золотой светильник в Эрехтейоне), – красноречивое свидетельство искренности афинского благочестия в военное время.
В то же время семейная религия находилась в кризисе. Многие столетия религиозные церемонии проводились в демовых святилищах, но в результате эвакуации сельских жителей в город о них надолго забыли. Это имело серьезные последствия, так как источником уверенности для среднего афинянина служила скорее эта сторона личной религии, чем Элевсинские мистерии или орфические ритуалы. Соответственно оказались ослабленными и семейные традиции, такие, как уважение к родителям и брачные узы. Семейная земля, ранее неотчуждаемая, под давлением экономической необходимости пошла на продажу. Нравственные нормы юного поколения были еще сильнее расшатаны мором, революцией и длительной войной. В этот период новое знание влияло деструктивно, так как подвергало сомнению общепринятые нормы поведения. «Не то ли постыдно, что мы сами считаем таковым?» – спрашивает один из героев Еврипида. Подобные идеи, провозглашаемые в городе, где для высшего общества были характерны свободный образ жизни и проституция чужеземных куртизанок, угрожали традиционным стандартам нравственности и возбуждали враждебность, особенно у афинских женщин.
Третий слой религиозных представлений, который мы обычно называем суеверием, был менее осязаем. Внешне он проявлялся в виде веры в оракулы и предзнаменования, такие, как затмения и чудеса, в гадания по звездам и внутренностям. Источником, питавшим его, была боязнь оскорбить невидимые, непостижимые силы тьмы, которая особенно усиливается в дни бедствий. Наиболее заметной была боязнь перед миазмой – осквернением в результате акта святотатства, которое навлекает бедствия на все государство, пока из святотатца не сделают козла отпущения. Подобное осквернение, совершенное Эдипом, было представлено в драматической форме – возможно, в год мора – Софоклом, а о стойкости этого суеверия можно судить по некоторым из «Тетралогий», приписываемых Антифону. В Афины вместе с рабами и метеками приходили и приобретали приверженцев среди граждан столь же примитивные чужеземные верования, такие, как дионисийские ритуалы Македонии (нашедшие отражение в «Вакханках») или безнравственное почитание фракийских богинь Бендис и Котитто. С этим слоем верований рационалисты не могли примириться. Для них солнце было огненной глыбой руды, размером превосходившей Пелопоннес, луна – страной гор и долин, но суеверным эти светила представлялись глазами Бога, и, когда один глаз закрылся, афинская армия на месяц задержалась в Сиракузах и в итоге погибла. Однорогий баран был для рационалистов животным с дефектом в мозгу, а суеверный видел в этом уродстве предсказание падения политика. Рационалисты объясняли болезнь как физический феномен, суеверные считали ее ниспосланной небом карой, точно так же, как бедствие в государстве могло быть последствием осквернения, от которого не успели очиститься.
Пропасть между рационализмом и религией в современных демократиях благодаря всеобщему образованию невелика. В Афинах государственное образование отсутствовало, а семейное обучение за время войны ослабло, особенно в нравственном отношении. Все афинские граждане обучались грамоте дома или в частных школах, но только зажиточные могли позволить себе более углубленное образование, которое получали у софистов. И тем не менее, все граждане испытывали на себе влияние новых идей, которые приходили к ним через драмы Еврипида, через ходатайства Антифона или речи Горгия, в переполненном городе мгновенно подхватывались и становились предметом дискуссий. В ответ на возросшие потребности быстро развивалась книготорговля; в 405 г. Аристофан мог в своей пьесе исходить из того, что зрители знакомы с новейшим модным трактатом. Память афинян также была хорошо развита благодаря тому, что им приходилось с первого раза выносить свои решения по судебным делам, политическим вопросам или представленным на фестивале драмам. Афиняне на Сицилии развлекали своих стражей тем, что читали наизусть длинные отрывки из пьес Еврипида. Однако живость ума не заменяла общее образование, когда вставал вопрос о приспособлении старых религиозных верований к новым светским идеям. Антагонизм между ними усиливался, и ужасы мора, поражения и революции только обостряли его.
Самым опасным было то, что этот антагонизм эксплуатировался политиками. Наиболее примитивные верования были распространены среди беднейших классов граждан, чьи материальные и политические интересы охраняли демократия и демагоги. Проводниками новой мудрости в Афинах по соображениям моды и вследствие финансовых возможностей выступали в основном молодые и богатые люди, гордившиеся превосходством своего происхождения и интеллекта, а политической формой, соответствовавшей их чувству превосходства, являлась не демократия, а олигархия. Второй Перикл, может быть, объединил обе группы на почве верности родине и всеобщего просвещения. Однако Никий, выдающийся представитель класса Перикла, не обладал интеллектуальными способностями, чтобы повести за собой юных аристократов, или духовными качествами, чтобы воодушевить народ в целом. Политические наследники Перикла, такие люди, как Клеон, а потом Клеофон, были иной породы. Их страстные и эмоциональные речи не отличались ни благородством, ни интеллектом, обращаясь к более примитивным страстям и верованиям малоимущих классов, из которых были родом сами эти ораторы.
