6. Чья вина?
Доковый ремонт проводят заводские рабочие. Один из ветеранов-судоремонтников Александр Иванович Исполатов, работавший в 1960-е годы на Севере, рассказывал, что красная медь — хоть и не драгоценный металл, но весьма ценилась среди умельцев. Из неё вытачивали всевозможные поделки. Из той же прокладки, снятой из гидравлической машинки с К-3, кто-то сделал колечко для своей подружки. Быть может, оно и сейчас валяется в чьей-нибудь семейной шкатулке среди старых пуговиц, значков и прочей дребедени. Потускневшее медное колечко ценой в тридцать девять жизней…
Москва, как известно, сгорела от копеечной свечи. «Ленинский комсомол», как сегодня выяснилось, от грошового пустяка — паранитовой прокладки.
— А сегодня ещё хуже, — признавался автору этих строк командир атомной подводной лодки «Гепард». — Я боюсь пускать рабочих в отсеки. За каждым ремонтником ставлю матроса, чтобы тот следил — как бы чего не выкрутили, не сняли, не унесли. Ведь у нас в приборах не только медь, но и серебро, золото, платина. А работяги по полгода зарплату не получают. Их понять можно. Но ведь нам же в моря уходить, нам за их зарплату своими жизнями расплачиваться…
Та трагедия не стала достоянием нашей общей памяти ни в 1967 году, не попала она в фокус общественного внимания ни в «эпоху гласности», не знают о ней толком и сегодня. Морякам, сгоревшим на К-3, поставили скромный безымянный памятник вдали от людных мест. «Подводникам, погибшим в океане 08.09.67 г.». И маленький якорь у подножия плиты. Только 30 лет спустя, в Морском соборе Санкт-Петербурга появилась мраморная доска с некогда «засекреченными» именами. Сегодня есть шанс вернуть долг памяти. Подводная лодка К-3, стоящая ныне в ожидании резки, может стать уникальным памятником не только жертвам атомного флота. Она трижды памятник: памятник истории, памятник географии (первое всплытие на Северном полюсе) и памятник воинскому мужеству. А пока лодка доживает свой век у причала судоремонтного завода в Полярном.
Историческая ценность этого корабля не меньше, чем первого в мире человекоуправляемого космического аппарата «Восток» или крейсера «Аврора». Именно К-3, «русская тройка», открыла эру атомного подводного мореходства.
Исполнение приказа Главкома ВМФ о музеефикации К-3, подписанного в начале 1990-х годов, затянулось на долгие годы. Оно и понятно — деньги нужны, и немалые. После гибели «Курска» идея увековечить память подводников атомного флота ожила с новой силой. Документы об установке К-3 в Питере отправлены на самый верх. Говорят, на Неве уже подыскали место для вечной стоянки. Однако не так уж важно, где именно встанет «Аврора атомного флота». Главное, чтобы не отправили её на «иголки», которыми никак не залатаешь бреши в нашей истории.
Глава вторая
ПЛАМЯ В ОТСЕКАХ
Фиорд извилист и размашист, будто росчерк Бога по сотворению Земли. Величественная глухомань — столица атомного флота: Западная Лица. Но небо сегодня здесь ниже, чем где бы то ни было. Гранит — чернее. Снег — мертвее…
Я стою на девятом причале — том самом, от которого уходила в свой последний поход печально известная ныне подводная лодка. Он всё ещё пуст. Китолобые, острохвостые атомарины не спешат занимать его, как не спешат люди занимать опустевшие вдруг береговые кубрики поредевшего экипажа.
1. «Будем верить…»
— Господи, как я не хотела, чтобы он уходил в этот поход!..
Ей было двадцать четыре — до сообщения о гибели лодки. Сколько же ей сейчас? После всего пережитого?
— Обычно я всегда его провожала. А тут не получилось: у Саши умерла мама. И он попросил меня уехать с детьми в Ленинград, побыть рядом с отцом.
Переживали они эту смерть оба мучительно. Ольга Сергеевна умирала в одиночестве, в реанимационной палате, перед самым Новым годом. Фронтовичка из медсанбата, она держалась мужественно и, чтобы не омрачать своим близким праздник, никого не позвала проститься. Саша был вне себя от горя. Командир корабля капитан 1-го ранга Ванин умудрился выхлопотать ему перед самой «автономкой» десять суток отпуска. Он приехал в Ленинград и очень боялся за отца, который после похорон едва переставлял ноги.
«Ну вот, — признавался он мне, — была мама, чувствовал себя ребёнком. А сейчас такая пустота, что жить не хочется. Когда на мостике один стою, цепью себя привязываю… За борт так и тянет…» — «А мы как же без тебя?!» — «Вот только вы и спасаете». — «Если ты не вернёшься, нам тоже не жить…»
Вот в таком состоянии он и уходил. Да, ещё написал мне письмо, подробное, распорядительное, как завещание, на двух страницах, и всё по пунктам: «Детей береги, лечи на „фазенде“ нашей (дом-развалюха), сетку на забор достать, маме камень поставить…»
Ушли они. А нам, жёнам, выдали набор «дефицитов»: тушёнка, сгущёнка, чай, кофе… Мыла, правда, не было.
Ох, им многим не надо бы было уходить. У Смирнова, штурмана, пошаливало сердце. Он на берег собирался списываться. Ткач, боцман, переслуживал свой срок, жена просила — «не ходил бы», вопрос с жилищным кооперативом решался…
Каждый день я ждала беды. Каждый день гадала над любым пустяком к счастью или к несчастью? Все приметы перебрала, какие есть. Ну прямо как старуха-ведунья стала.
11 марта Юленька, дочка, приносит большой казённый конверт со штемпелем войсковой части. Увидела — помертвела. Пока она ножничками «чик-чик», у меня сердце остановилось. Выпала открытка. Читаю — поздравление с Восьмым марта от командира корабля. У них традиция такая была: оставлять на базе письма ко всяким праздникам. И слова такие душевные: «Спасибо вам, наши боевые подруги, за мужество ожидания…» А я села за стол и заплакала. Вот вам и всё мужество…
Свёкор утешает: «Что ж ты плачешь, глупая? Всё хорошо». — «Дед, я же не знаю, как получают похоронки!»
Тогда, в субботу, я шила на машинке новые шторы. Работало сразу всё — и телевизор, и радиоточка. Саша всегда сердился на меня за это. Но сообщение о гибели лодки не услышала. Наверное, машинка шумела. Тут позвонила сестра свекрови. Дед снял трубку. Чувствую, в голосе изменился, всё «да», «нет»…
«Дед, что случилось?» — «Нина звонила. Что-то после ремонта звонок не работает».
Вижу, запереживал: ходит, вздыхает, курит, кашляет… Наконец признался: «Нина сказала, какая-то лодка на Севере утонула». — «Но ведь их же много плавает! Почему именно наша?»
Я тут же позвонила тёте Нине: «Что вы слышали?» Но она слышала только обрывок сообщения. Только положила трубку — звонок. Жена замполита первого экипажа: «Верочка, слышала сообщение? Василий Иванович обзвонил всех, мы думаем, что это ваша лодка». — «Но почему, почему наша?» — «По всем прикидкам так выходит — и торпедная, и атомная…» — «Все погибли?» — «Нет, есть живые». — «Что мне делать?» — «Мы считаем, тебе надо лететь».
Включила программу «Время». Приготовила бумагу, карандаш, чтобы всё записать. И валерьянку. Но ничего толком не сообщили. Соболезнование родственникам. А каким? Вся страна, наверное, всполошилась, сколько матерей, жён за сердце схватились. Сколько подводников в походе! Ведь им не сообщить оттуда: «Мама, я жив, это не со мной». Хоть бы фамилию командира сразу сказали, и то стало бы ясно.
