Вскоре Шеин доложил Саблину по телефону о выполнении задания. После ужина явился к нему на очередное совещание. Саблин вручил ему пистолет без патронов. Поначалу Шеин растерялся, а затем спрятал оружие под рубаху. Между тем Саблин объяснил, что вскоре состоится встреча с офицерами и мичманами в мичманской кают-компании, где будет провозглашена «революционная коммунистическая программа». И как же намеревался новый «вождь», борец за «новую демократию» приобщить к своей программе будущих единомышленников? Очень просто — если не поможет слово, окажет содействие «товарищ маузер».
«Саблин попросил меня, — комментировал на суде этот эпизод Шеин, — во время его выступления перед офицерами и мичманами находиться в киноаппаратной мичманской кают-компании, с тем чтобы наблюдать за присутствующими на собрании и пресечь при необходимости их попытки оказать ему какое-либо противодействие, а также во время проводимых Саблиным мероприятий на корабле охранять командира корабля и не допускать освобождения его из поста РТС № 2».
Дальше события разворачивались следующим образом. Примерно в 19.30 8 ноября 1975 года по корабельной трансляции объявили о начале просмотра кинофильма для личного состава в столовой. Вслед за этим прозвучало приглашение офицерам и мичманам собраться в мичманской кают-компании. Для Шеина это был условный сигнал для активных действий.
«Я надел бушлат и, переложив пистолет в карман бушлата, — продолжал свои показания на суде Шеин, — вышел из ленкаюты и направился на бак (носовая часть палубы корабля. — Ред.). Проходя мимо люка поста № 3, ведущего в пост № 2, где был изолирован Потульный, я увидел, что указанный люк закрыт на навесной замок.
Встретив на баке матроса Уткина, попросил его сходить за Авериным, чтобы тот помог мне охранять командира корабля Потульного, так как я должен был во время собрания офицеров и мичманов находиться в киноаппаратной мичманской кают-компании и наблюдать за происходящим. Аверин пришёл, и я его попросил во время моего отсутствия наблюдать за тем, чтобы никто не предпринял попыток освободить Потульного».
Аверин заступил на «революционный пост» охранять попавшего обманным путём в ловушку командира, а Шеин направился на «наблюдательный пункт» в киноаппаратной мичманской кают-компании. Приоткрыв задвижку на одном из двух окошек, выходящих в каюту, стал наблюдать за происходящим.
Когда все расселись, Саблин, по словам Шеина, стал им рассказывать автобиографию. Основное внимание он уделял неравенству, которое сложилось в обществе и которое он, сын привилегированных родителей, мог наблюдать с раннего детства и безнравственно пользоваться этими привилегиями, всё время мучаясь оттого, что не мог от них отказаться. «Постепенно развивая мысль, он остановился на наших недостатках, — писал Шеин. — По его утверждению, люди в нашей стране утратили всякие идеалы, пропала у них и вера в партию, так как среди коммунистов появилось много приспособленцев, ловкачей, бюрократов, которые ставят свои интересы, своё личное благополучие выше интересов народа…»
Кто бы сегодня попробовал опровергнуть эти слова или поставить пресловутое следовательское «якобы»? Увы, тогда, в 1976-м, эти слова звучали чудовищной крамолой, и, чтобы они не прорвались в эфир, брежневская (читай и сталинская, хрущёвская, андроповская, черненковская) клика готова была отправить на дно морское корабль с сотнями душ… Но это, как говорится, эмоции.
Письмо же, которое Шеин вёз в «Мемориал», — документ души и сердца. Могу удостоверить его искренность, ибо прежде чем прочитать строки письма, я услышал их в живом рассказе. А чтобы оценить нечто, сказанное тебе, важно знать не только, что тебе говорят, но и как говорят.
Александр Шеин:
«Мне очень жаль, что на моём месте не оказался человек с безупречной биографией. В семнадцать лет у меня было немало правонарушений, но это были мои семнадцать лет, со своим отношением к жизни и понятием о достоинстве и чести. Я ничем не отличался от многих моих сверстников, и, наверное, действительно в обществе, где все друг другу врут, трудно быть молодым, но я ни о чём не жалею — это был мой опыт жизни. Не надо только меня выставлять отпетым уголовником, срока я нигде не отбывал, и в армию меня призвали, не спрашивая на то моего желания. В Морфлот я, конечно, напросился сам. И дело, наверное, всё-таки не во мне. Были и другие лица, с лучшими анкетными данными. Никто никого не принуждал, и корабль был остановлен только перед угрозой потопления.
Чисто по-человечески мне очень жаль, что Саблину не удалось прорваться в сферу гласности в те застойные времена Он оказал, конечно, очень большое влияние на меня. Сейчас я на многое смотрю другими глазами. Вижу многие его ошибки. Для него самого гораздо легче было бы остановиться на письме, написанном в ЦК КПСС ещё при Хрущёве. Именно эта позиция устраивала многих, и не из-за того, что кто-то лучше или кто-то хуже. Всякая борьба казалась бессмысленной, была и вера в руководящую роль советского правительства и в тот социализм, который был построен. Пятого ноября корабль утром снялся с якоря для перехода в Ригу, куда направлялся на праздничный парад. Я находился в ленкаюте, а чем занимался — не помню. Где-то в одиннадцатом часу позвонил Саблин и попросил зайти к нему в каюту замполита.
В самом звонке ничего странного не было. Чисто из служебных отношений я и сам приходил к нему по какому-либо вопросу. Канун праздника, что-нибудь насчёт стенгазеты — примерно с этой мыслью я и пошёл в каюту замполита (в силу небольших способностей был корабельным художником).
В последнее время я где-то чувствовал, что в душе у него совсем другое. Я мог что-то предположить на его счёт, но, конечно, не настолько глубоко.
Разговор по времени был примерно около часа. Начинался он с биографии, и я долгое время не мог понять, к чему всё идёт. Заволновался я с того момента, когда он уже стал излагать свои планы. В конце разговора Саблин дал мне магнитофонную плёнку с записью его выступления, чтобы я послал её кому-нибудь из своих друзей и она распространялась дальше.
Уходя от Саблина, на трапе я столкнулся со своим другом Буровым Михаилом. Я был потрясён, даже слабость появилась. Он заметил моё состояние, но здесь, на трапе, я не стал с ним объясняться. Вечером того же дня я всем с ним поделился. Мы прослушали плёнку. Договорились, что к восьмому числу он достанет ключи от постов РТС № 1, 2, 3, постов РТС, куда, по плану Саблина, предполагалось изолировать командира корабля и офицеров.
При переходе из Балтийска в Ригу Саблин находился на ходовом мостике вместе с командиром, запоминал путь следования.
Утром 6 ноября, около 10 часов, корабль встал на якорь в устье реки Даугавы в Риге. Впереди на бочках стояла подводная лодка, сзади — СКР.
Днём 6 ноября я написал письма и запечатал плёнку в бандероль. Письма написал сестре и одному товарищу по работе, оказавшему в своё время тоже на меня большое влияние. Всё это было потом изъято ещё на почте.
Саблин старался исходить из того, чтобы как можно меньше нарушить существующее законодательство. Особенно в части государственных преступлений, именно как заговора с целью захвата власти. Он уже был на учёте в Комитете госбезопасности. Всё это мешало, видимо, предварительно организоваться в какое-то ядро или группу. Основное, что могло помешать ему в этой предварительной организации, — его внутренняя порядочность и ответственность за возможные последствия в случае неудачи. Почему и получилось всё очень неожиданно и многие оказались просто неподготовленными, особенно офицерский состав. Нам было легче, и терять нам было ещё нечего.
