Севастополь, 21 декабря 1965 года».
Флот всегда был скуп на похвалы, тем более молодым офицерам Это напутствие тоже оказалось пророческим: «…Вы… будете служить образцом честности и преданности…»
Ещё одна почётная грамота: «Капитан-лейтенанту В.М. Саблину. За инициативу и настойчивость в обеспечении испытаний нового оружия и техники в 1968 году. Командующий Краснознамённым Северным флотом адмирал Лобов».
Можно долго перебирать пожелтевшие грамоты: «За высокие показатели спортивной работы на корабле», «За активное участие в пропагандистской работе», «…в военно-научной работе», «За пересечение экватора», — но и без того ясно: офицер служил не за страх, а за совесть. Его прочили в командиры корабля, предлагали учёбу на Классах. А он удивил всех, отпросившись поступать в Военно-политическую академию.
Иные проделывали подобный кульбит, чтобы сменить лямку строевой службы на не столь обременительную политработу, выводившую порой к большим звёздам куда быстрее, чем крутой трап корабельной карьеры. Выбор же Саблина определялся одной из важнейших черт его характера: «Во всём мне хочется дойти до самой сути…»
В. Саблин (из обращения к экипажу, записанного на магнитную ленту):
«В этот момент мысли у меня клокотали в голове, и всё искал я причину, почему так, а не иначе, у нас складываются отношения в стране… Что-то, я чувствую, надо было делать, но не хватало знаний. Забивали меня цитатами и давали понять, что серый я в вопросах политики. Пишу в Ленинградский университет с просьбой разрешить учиться если не заочно, то экстерном. Дали отказ, экстерном, говорят, нельзя, а заочно не положено. Остаётся один выход — это Военно-политическая академия. Пишу туда. Это было в шестьдесят четвёртом году. Присылают правила приёма. Оказывается, надо с должности капитан-лейтенанта и надо два года прослужить в этой должности. В Севастополе такие должности не валяются, и надо ждать минимум два года. Созревает решение — всё-таки поступать в академию. Решение серьёзное, сложное… Пишу рапорт о переводе на Север. Переводят, предлагают должность помощника командира на СКР — на сторожевой корабль. При назначении предупреждаю комбрига капитана 1-го ранга Крылова, что через два года — по положению, как я сказал, надо два года служить в должности, — что через два года буду уходить в политическую академию. Он воспринял это как шутку и легко согласился. […] Служить надо было хорошо, чтобы отпустили в академию. Политику пришлось отставить на второй план. Обходился лишь тем, что собирал факты, обличающие нашу действительность, и читал классиков марксизма-ленинизма».
Глава пятая
«Я ДОЛГО БЫЛ ЛИБЕРАЛОМ…»
О, если бы те, кто его судил, видели саблинские конспекты трудов Ленина, Маркса, Плеханова… Как разительно не похожи они на обычные, школярски, бездумно переписанные у соседа с одной лишь целью — предъявить на экзаменах. По этим выпискам хорошо видно, как вызревала саблинская мысль, его решимость…
Из К. Маркса: «Нравственное государство предполагает в своих членах государственный образ мыслей, если даже они выступают в оппозиции; карающий за образ мыслей не есть закон, изданный государством для его граждан. Это закон одной партии против другой».
Из Ф. Дзержинского: «Мы, коммунисты, должны жить так, чтобы широчайшие массы трудящихся видели, что мы слуги народа, что победой революции и властью мы пользуемся не для себя, а для блага и счастья народа».
Из А. Блока: «Жить стоит только так, чтобы предъявить безмерные требования к жизни… верить не в то, чего нет на свете, а в то, что должно быть на свете; пусть сейчас этого нет и долго не будет. Но жизнь отдаст нам это, ибо она прекрасна».
Он изучал марксизм без поводыря-конвоира. Он общался с классиками напрямую — без наёмных толкователей и высокооплачиваемых интерпретаторов. Он вошёл в зону запретной мысли и читал то, чего не было в программе. Его Поэт вздыхал в те годы:
Маркс, Энгельс, Ленин, знать бы вам
В посмертном вашем чине,
Каким учёным головам
Мы вас препоручили.
Вам вкупе слава и почёт
Да и поодиночке,
А что писали — на учёт
И под контроль до строчки.
Валерий не только штудировал книги, но и жадно расспрашивал о жизни всякого нового человека, с кем сводили его дела, служба, дорога, — будь то старый школьный товарищ, сосед по купе или водитель столичного такси.
— Не доведут тебя эти разговоры до добра! — печалилась жена. И как в воду смотрела.
Незадолго до поступления в академию, летом 1968 года, Саблин встретил в Горьком старого школьного друга, Сергея Родионова. Посидели в ресторане. Поговорили. Поспорили. Валерий разоткровенничался. Объяснил приятелю, зачем поступает в политическую академию. Мог ли он подумать, что однокашник не погнушается взять в руки перо и настрочить донос в политуправление Северного флота! Но именно так всё и вышло. За двенадцать дней до отъезда в академию капитана 3-го ранга Саблина вызвал к себе член военного совета и долго задавал всякие каверзные вопросы. «Затем достал из ящика стола письмо, — как повествует о том Борискин, — и сказал, что, дескать, некий друг из Горького заявляет о подготовке Саблина к государственному перевороту».
Легко представить себе, что пережил в эти минуты Саблин. Но времена всё же были иные, и 37-й год отстоял на тридцать лет в прошлом. Да и репутация у Родионова в КГБ была подмочена, поэтому особый отдел Северного флота отправил письмо на усмотрение контр-адмирала Сизова. Надо отдать должное члену военного совета. Он оказался человеком широких взглядов и большой смелости. Донос списал в архив, и капитан 3-го ранга Саблин отбыл в Москву на учёбу.
Могу представить себе, какой выговор вкатили потом Сизову по партийной линии — «за утрату политической бдительности»!
В. Саблин (из обращения к экипажу, записанного на магнитную ленту):
«Я никогда не был высокого мнения о политработниках послевоенного времени, так как они, как правило, очень недалёкие в рассуждениях, много думают о личном благе и мало о деле, бездельники и болтуны, иногда очень красивые болтуны, и они, как правило, не пользуются авторитетом среди личного состава. Учёба в академии утвердила меня, моё мнение в том. Окружение было очень плохое. Постоянные интриги, споры между собой, стремление выслужиться перед начальниками, склоки. Это — в основе. Хотя человек десять были порядочными, в определённых пределах, товарищами. Начальник факультета адмирал Горелкин поощрял такую обстановку среди слушателей, не терпел противоречащих, но умел очень возвышенно говорить о партийной принципиальности… Я, естественно, побаивался выходить на беседы с такими вопросами, так как можно было далеко зайти в споре и в итоге выйти из академии… К сожалению, в Москве я не видел щели хотя бы, в которую можно было высунуть голову, чтобы подышать свежим воздухом свободной мысли, чтобы где-то можно было высказать свои мысли, поговорить. Были попытки найти мыслящих людей вне академии. Год я вёл группу партшколы на заводе „Динамо“, пытался вызвать на откровенность некоторых рабочих. Но они критиковали начальство заводское, порядки, но не более. Стал членом общества „Знание“ от Краснопресненского райкома партии, ездил с лекциями по Москве… Чувствовал, когда читал лекции, отчуждение аудитории, когда говорил о цифрах пятилетки, призывах партии… Была встреча у меня с начальником цеха завода „Динамо“ в домашней обстановке. Оказался мелким человеком… Пытался встретиться с поэтом Евтушенко. Мне нравится его гражданственная стихия. Но он уклонился от встречи, так как собирался улетать в Японию…»
