У пивного кабачка «Ханзагоф» он замедлил шаг. Озорная мысль пришла в голову зайти, взять пиво, и пусть расплачивается Хохберг. Кто знает, может, глоток ледяного пива будет последней радостью перед новыми испытаниями?
Кельнер-старик без лишних слов поставил высокую кружку на столик, облюбованный моряком с повязкой на голове. Кондратьев потягивал ледяной напиток, вспоминая забытый вкус нежного хмеля. Трудно было поверить, что это не сон, а явь. Скажи ему кто-нибудь в заснеженном Полярном, что не пройдет и трех недель, как он, командир «М-91», окажется в цветущей столице Восточной Пруссии и будет в полнейшем одиночестве потягивать превосходное пиво из литровой фаянсовой крркки, он бы немедленно сдал провокатора в особый отдел или просто съездил бы ему по «физии». Но вот судьба совершила поворот оверкиль, и остается лишь радоваться недолгой передышке. Впрочем… а если и дальше будет так же везти, может, удастся выбраться за город, а там..
Блаженство длилось полчаса. В окно пивной Кондратьев увидел корветтен-капитана Хохберга, который наверняка расспрашивал жандарма о своем пропавшем подопечном. За спиной у офицера маячили двое верзил с автоматами. Охранник показал на пивную «Ханзагоф», и преследователи ринулись к дверям кабачка.
Глава шестая.
ОПЕРАЦИЯ «ЩУПАК»
Кондратьев сам вышел навстречу преследователям, приветственно помахивая им пивной кружкой. Удивить — победить. Хохберг ожидал чего угодно, но только не такого возвращения сбежавшего пленника. Бурная радость затмила его гнев. Старик-кельнер, ошеломленный арестом своего клиента, поднес корветтен-капитану беловерхую кружку пива за свой счет. Кажется, все были довольны. Но ровно через полчаса после приключения в «Ханзагофе» за спиной Кондратьева захлопнулась железная дверь военной тюрьмы. Небо в оконце камеры-одиночки было классически расчерчено толстой решеткой на четыре квадратика. Постелив бушлат на голые нары, Кондратьев попытался уснуть. Но его поднял надзиратель. Спать до отбоя нельзя.
На первом же допросе офицер с непонятными погонами объявил ему, что все иностранные подводники преследуются в Третьем рейхе по тем же законам, что и шпионы. Поэтому уже сегодня он, капитан Кондор, может быть отправлен на виселицу. Только честные ответы на все вопросы могут спасти его от петли.
— Итак, назовите номер вашей подводной лодки.
— «М-123», — не задумываясь назвал первые пришедшие в голову цифры Кондратьев.
— Фамилия комиссара?
— На «малютках» политруки по штату не положены. Обязанности комиссара исполнял я по совместительству.
— О, в таком случае вы дважды висельник. Вы немец?
— Нет. Русский.
— Почему у вас немецкая фамилия?
— Мой дедушка владел пивоваренной фабрикой в Николайштадте.
— О, это замечательно! У моего отца пивное производство в Бремене… Сколько лодок в вашем дивизионе?
— Сейчас на одну меньше.
— Забавно… Я обещаю вам, что на вашей виселице будет одной петлей меньше. Ну а если вы покажете на допросах более точные знания своего флота, возможно, мне удастся добиться смягчения экзекуции, и вас просто расстреляют!
Однако после пяти дней допросов и ответов в том же духе Кондратьева не повесили и не расстреляли. Поздней ночью его посадили в закрытую наглухо полицейскую машину и долго везли по очень хорошей дороге. По приезде выяснилось, что его доставили в берлинскую тюрьму Моабит. Здесь за дело взялись профессионалы. Били с хорошим знанием анатомии. Мучили бессонницей. Вкалывали расслабляющие волю препараты, но добились немногого. На последнем допросе Кондратьеву объявили, что его переводят в камеру смертников. Неделю он ждал исполнения приговора, видя в том проявление высшей справедливости судьбы. Потерял корабль, не уберег экипаж — все это достойно высшей меры наказания. Какая разница, кто пустит пулю в затылок, свой палач или чужой? Главное — за дело, главное, чтоб расстреляли, а не вздернули. Должны же сделать снисхождение как командиру военного корабля, а не пиратского судна?
И снисхождение сделали…
* * *
В мае 1942 года судьба «капитана Кондора» заложила еще один крутой галс командира «семи чертовых дюжин» отправили во Францию, в спецлагерь для пленных подводников под Парижем, где содержались морские офицеры британского, французского, голландского и прочих флотов, воевавших с Германией из-под воды. Немцы называли лагерь для подводников «Аальбехалтер» — «садок для угрей», французы калькировали это название на свой лад — «Вивье пур ле ангий», англичане — «Фишпонд оф григс». Садок так садок, главное, чтобы он не обернулся раскаленной сковородой…
Кондратьев, как советский подводник, представлял здесь особо редкостный экземпляр. Недолго думая, его поместили в барак, в котором обитали два поляка, три серба и несколько голландцев, захваченные в плен не в морях, но в портах, где базировались их субмарины. Поговорить было о чем, тем более что после застенков Моабита офицерский лагерь «Вивье пур ле ангий» в прибрежном сосняке показался чуть ли не курортом. Кормили, правда, более чем скудно. Но братья-славяне делились с русским коллегой всем, что приходило в посылках Красного Креста. На работы не водили. Время от времени вызывали на допросы. Тягучие, ничем не занятые дни коротали в основном тем, что мастерили из сосновых брусков субмарины, на которых когда-то ходили в моря и которые теперь либо были захвачены немцами, либо лежали на дне морском. Взялся было и Кондратьев вырезать обводы своей «малютки», но когда узнал, что начальник лагеря собирает коллекцию таких моделей, забросил работу подальше. Стал изучать польский язык, поражаясь общности многих слов и понятности старославянских корней.
Потом переключился на английский, не проявляя к немецкому, как к языку врага, ни малейшего интереса. Польскому его учил инженер-механик с подводной лодки «Жбик» «поручник маринарки» Ян Смоляк. За сутки до начала войны ему вырезали грыжу в гдыньском морском госпитале. «Жбик» ушел в Швецию и там интернировался, а Смоляк прямо из госпитальной палаты угодил в лагерный барак. Его страшно угнетало то, что он не сделал по врагу ни одного выстрела. И то, что у его соседа по нарам значилось на боевом счету два потопленных немецких транспорта, вызывало у механика искреннее уважение к пану Кондору.
За каких-то два месяца Кондратьев настолько сблизился с поручиком Смоляком, что оба стали всерьез обсуждать планы побега. Здесь, во Франции, они имели шансы на успех. Куда бы беглецы ни двинулись, французы охотно помогли бы им и скрыться, и перебраться либо на юг, подальше от нацистов, либо на север, через Ламанш к англичанам. Вот тут, собственно, и крылся корень их разногласий: Смоляк считал, что пробираться надо в Англию, там сохранились остатки польского флота, и им гарантировано место если не на подводных лодках, то уж на эсминцах во всяком случае. Кондратьев не мыслил себе службы ни на каком ином флоте, кроме советского, и потому предлагал двигаться на юг Франции, свободный от немцев, а оттуда на Мальту, где советский консул помог бы вернуться на Родину. Не сойдясь в стратегии побега, они деятельно разрабатывали его тактику. Главное — выбраться за колючую проволоку, а там обстоятельства сами подскажут, куда держать путь. Кондратьеву очень понравилось выражение Яна — «дать щупака». В переводе с польского это значило что-то вроде «ускользнуть как щука». Слово «щупак» стало их паролем
