Лионелли что-то крикнул и задраил крышку люка. Слабо затеплился плафон аварийного освещения.
— Что мы должны делать? — спросил Смоляк.
— Изучать матчасть, — не очень уверенно заявил Кондратьев, пытаясь вникнуть в смысл итальянских слов на шильдиках приборов. Он уже догадался о назначении нескольких вентилей и рычагов. Это была его родная стихия, и он с головой ушел в хитросплетения кабельных трасс и трубопроводов.
Прошел час, а может быть и больше, оба подводника пожаловались друг другу на духоту, попробовали открыть люк, но он был прочно задраен сверху.
— Забыли про нас, пся крев! — выругался Ян. Но Кондратьев предположил худшее, и не ошибся. На них отрабатывался некий эксперимент по изучению газового состава воздуха внутри сверхмалой субмарины. Время от времени пшикал раздаточный клапан, впуская в центральный пост дозу неизвестного газа. Дышалось то очень сухо, то очень душно, порой мутилось сознание и перед глазами начинали мельтешить пестрые петушиные хвосты…
Первым затих на своем сиденье Смоляк. Кондратьев повернулся к нему, чтобы растолкать, но тут же и сам рухнул без чувств…
Укол в вену и кислородная маска вернули к жизни и одного, и другого. Они лежали рядом на раскладных брезентовых койках, молча созерцая суету врачей вокруг их бренных тел.
— Дали мы с тобой щупака, — грустно усмехнулся Кондратьев, — и попал тот щупак в хорошую уху!
— Надо бечь! — без лишних слов встрепенулся Смоляк, когда их оставили наконец в покое. И они снова принялись изобретать различные способы бегства. Самым надежным путем казалось озеро: пробраться ночью к воде и уйти, как щуки, в самом деле. Но едва им удалось погрузить в него ладони, как стало ясно, что в ледяной горной воде долго не продержишься…
Тем временем опыты продолжались и с каждым разом становились все противнее и опаснее. Правда, кормить стали лучше: в рационе появились сыр, маслины, виноград и даже шоколад. Ясно было, что людям Боргезе не хотелось терять хороших подопытных кроликов.
На зиму их отвезли в глухом железном автофургоне в неизвестном направлении. Как выяснилось потом, в Специю.
Специя. Январь — апрель 1943 года
О Специи Кондратьев знал, что это главная база итальянского военно-морского флота. Жаль, что окинуть ее глазом ни разу не удалось. Пленников-испытателей поместили в башню старой приморской крепости. Из узких оконцев камеры открывался небольшой сектор в открытое морс
— За такой вид из окна в здешних отелях берут двойную плату, — невесело пошутил Смоляк, вглядываясь в туманную синеву весеннего моря. Столь пронзительной чистой лазури капитан-лейтенант Кондратьев не видел еще за всю свою жизнь…
* * *
С середины февраля их перестали мучить экспериментами по подводной физиологии. Про «лабораторных кроликов» забыли до самого апреля. Военные дела у итальянцев шли из рук вон плохо, это было ясно даже сидящим в отрезанной от мира башне: над главной базой то и дело выли сирены воздушной тревоги, лица охранников мрачнели день ого дня… Но в первых числах апреля Кондратьева и Смоляка вывезли в одну из безлюдных пригородных бухт, где, как они поняли, предстояли серьезные испытания сверхмалой подводной лодки. Между собой они называли ее «щупаком».
В тот день их накормили особенно сытно, и оба испытателя невольно насторожились: ох, не к добру эти апельсины, макрель и спагетти! Не внушало особой радости и чисто морское на сей раз предприятие — провести субмарину под водой от вехи до вехи, отстоящей одна от другой на полмили. Не внушал доверия и стальной трос, которым их «щупак» был прихвачен за проушину нарубке, как волк на аркане. Неподалеку покачивались на якоре два малых «охотника» и рейдовый тральщик.
Прежде чем забраться в лодку, Смоляк перекрестился. Он был католиком и часто молился в башне на железное перекрестье в ее оконце… Кондратьев влез за ним следом и тоже по-своему попрощался с безмятежно голубым небом, которое враз исчезло под литой стальной крышкой рубочного люка.
Глава восьмая.
ЖИВЫЕ, МЕРТВЫЕ И ТЕ, КТО В МОРЕ
Утвердившись покрепче в тесном кожаном креслице, Кондратьев принял балласт в цистерну, и «щупак» скрылся с поверхности моря. Инженер-механик дал малый ход, и лодка двинулась заданным курсом.
— Что они задумали? — спросил из-за спины Смоляк. Ответом ему был чудовищный взрыв. Он грянул справа по борту, и от резкого сотрясения лопнул не только плафон боевого освещения, но и треснули стекла на приборах панели. Кондратьев почувствовал, как из ушей потекла горячая жидкость. Потрогал — кровь…
— Жив? — спросил его Ян. Кондратьев не ответил, он резко положил руль на борт, уходя от нового возможного взрыва влево. Судя по всему, на сей раз им предстояло испытать на себе воздействие гидравлических ударов от глубинных бомб. Видимо, это был последний эксперимент в прямом и переносном смысле… Бомбы сбрасывали с катеров, и Кондратьев уходил от них своим коронным противоохотничьим маневром: резким отворотом в сторону с последующим отрывом от преследователя на контркурсе. Но не прошел он и кабельтова, как почувствовал резкий рывок за кормой Трос-поводок не позволил далеко уйти… Однако второй взрыв рванул не так близко и потому отозвался не так больно, как первый.. Кондратьев оглянулся: в тусклом свете аварийной лампочки кровь на лице Смоляка казалась чернее мазута…
— Если выживем, — прохрипел Ян, — я обязательно приглашу тебя в Гдыню… На пиво, которое делает мой дед…
Их доконал третий взрыв, ударивший с кормы. Неуправляемый «щупак» лег на грунт…
* * *
Ночью начался шторм… «Охотники» и тральщик, выставив буи в точке погружения карликовой субмарины, ушли под прикрытие мола. Взъяренные волны вставали над ним белой стеной.
Кондратьев очнулся оттого, что кто-то могучий и ленивый неспешно покачивал его стальную колыбель. Он долго не мог понять, открыты его глаза или нет. тьма железного гроба казалась осязаемо вязкой.
«Может я ослеп?» — ожгла его черная мысль. «Ослеп и, кажется, оглох…» — утвердился он в страшной догадке. Может он вообще уже покойник? И голос тоже неподвластен ему?
— Ян… — прохрипел он. Смоляк не ответил. Зато он услышал — одним ухом, но все же услышал! — как скрежещут камешки под днищем субмарины. Их «щупак» лежал на грунте, должно быть, не очень глубоко, если его покачивало в такт расходившимся наверху волнам.
Только тут Кондратьев понял, что он, скорченный как кузнечик, лежит между рулевой тумбой и командирским креслицем и что он не ослеп, потому что видит светящуюся стрелку глубиномера и даже может прочитать цифру, против которой она застыла, — «25». Потом он услышал протяжный стон за спинкой кресла. Значит, и Ян жив!
Отыскал взглядом циферблат судовых часов: половина третьего… Дня или ночи?
Судя по тому, с каким трудом дышалось, они провели в задраенной лодке не меньше семи часов. Кондратьев провел рукой по лицу и стер капли холодного пота вместе с загустевшей кровью. Ему стоило немалых сил, чтобы забраться в командирское кресло и отыскать рычаг продувания цистерны. С протяжным трубным звуком субмарина стала всплывать и вскоре попала в руки «пьяных регбистов» — шторм швырял карликовую лодку и вверх, и вниз, и вправо, и влево… Едва Кондратьев приоткрыл рубочный люк, как мощный заплеск окатил его с головы до ног. Холодный душ слегка освежил, а те четыре глотка свежего воздуха, которые он успел вдохнуть, придали силы. Задраив люк, он перебрался в моторный отсек, где и обнаружил лежащего подле дизеля Яна. Как смог, привел его в чувство, усадил в кресло механика
