Информация, полученная французским дипломатом, о разгроме армии Пугачева не была достоверной. По всей видимости, ему сообщили о каком-то местном поражении одного из многочисленных пугачевских отрядов. В феврале – марте 1774 года повстанцы сумели даже взять Гурьев городок, Челябинск и Татищеву крепость, а в начале апреля Пугачев начал успешный поход по Башкирии, Уралу и Прикамью.
В письме графа де Сен-При нам интереснее другое – упоминание о двух французских офицерах, которые якобы вернулись в Константинополь из расположения пугачевской армии. Имена их не названы, но сам факт представляет несомненный интерес как косвенное свидетельство участия отдельных французов в восстании Пугачева. Этот факт отчасти подтверждается получившей огласку историей с арестом и ссылкой в Сибирь француза на русской службе полковника Анжели, обвиненного в подстрекательстве в пользу Пугачева.
История эта получила огласку после публикации, появившейся 25 июля 1774 года в 59-м номере «Gazette de France», где сообщалось: «Полковник Анжели, француз на русской службе, был в оковах отправлен в Сибирь. Обнаружили, что он имел связи с мятежниками и тайно подстрекал многие русские полки к восстанию. Утверждают даже, что если бы его не обезвредили, то вся армия перешла бы под знамена мятежников».
Некоторые сведения об этом деле можно найти в двух донесениях из Парижа князя И. С. Барятинского графу Н. И. Панину от 11 августа, где он сообщает министру о своей беседе с прибывшим из Вены французским послом князем Луи де Роганом. «Вчерашний день на ужине у гишпанского посла, – писал Барятинский в первой депеше, – принц Луи (де Роган), от здешнего при цесарском (венском) дворе посол между прочими разговорами сказал мне, что он с сожалением известился о том, что находящийся в российской службе полковник Франсуа Анжели окован и сослан в Сибирь за то, что он, быв сообщником Пугачева, будто бы находящимся в Смоленске французским офицерам давал много денег, дабы и их к тому склонить, уверял меня при том, что такие на него, полковника Анжели, подозрения неосновательны, ибо де имел он случай узнать его персонально в Вене, и могу в том ответствовать, что он всегда сохранял достодолжное почтение к особе Ее Императорского Величества и усердие к наблюдению Ее интересов.
Неоспоримо де то, что давал он деньги помянутым офицерам, но делал он сие по той единственнно причине, что они находились в крайней бедности и из сожаления к своим одноземцам. А поскольку господин Дюран замедлил доставить им нужную для их пропитания сумму, о коей они его просили, то и адресовались они ко мне с сей просьбой об их неоставлении через нарочного, присланного из Смоленска. Потому-то я и послал им от себя несколько тысяч червонцев, донеся о том Его Величеству, покойному королю (речь идет о Людовике XV, умершем 10 мая 1774 года. – П. Ч.), который одобрить сие соизволил.
Действительно, не можно Анжели извинить за то, что он, будучи отпущен только в Баден, без дозволения ездил в Вену и в Париж, однако представляется, что сей поступок не заслуживает такого строгого наказания тем паче, что он сделал сие по той единственно причине, что, выехав из Франции из-за несчастного поединка, не мог он обратно приехать во Францию, не получив прежде прощения. А так как он всегда желал по окончании войны возвратиться в свое отечество, то и вздумал он воспользоваться сим случаем и приехал сюда под другим именем и в мундире армии Ее Императорского Величества, будучи уверен, что в сем состоянии конечно его арестовывать нигде не будут.
По приезде в Париж хотел он изъясниться о своем деле с дюком д’Эгильоном (тогдашним министром иностранных дел. – П. Ч.), но не имел удобного к тому времени, ибо видел его один только раз, да и то уже при выходе его со двора, почти в передней. Посему, прожив только три дня в Париже, без всякого решения, возвратился он в Баден, а оттуда отправился в армию, но, не доехав, на границе был арестован.
Я де говорил графу Вержену (новому министру иностранных дел Франции. – П. Ч.), нельзя ли употребить старание об его освобождении, но он ответствовал, что если Россия почитает его участником в происшедших смятениях, то здешний двор за него вступаться не может. Так что теперь не остается другого средства к избавлению сего несчастного, как только просить Вас о ходатайстве в его пользу, обнадеживая при том, что он не только ручается за него словесно, но и письменное даст свидетельство о верности и усердии Анжели к службе Ее Величества.
Выслушав сей его разговор, – докладывал канцлеру князь Барятинский, – ответствовал я ему, что никакого о сем деле известия не имею кроме того, что прочитал во Французской Газете, статью из которой прилагаю при сем для усмотрения вашего сиятельства, но что, зная возвышенный образ мыслей и справедливость Ее Величества всемилостивейшей моей Государыни, могу его с моей стороны уверить, что конечно же с Анжели не поступили бы так без точных и достаточных доказательств его вины. Потом сказал я ему, что так как сие дело совсем до меня не касается, то и не могу я принять от него никакой по сему записки, а если он находит сие необходимо нужным, то сообщил бы то князю Дмитрию Михайловичу Голицыну, как министру Ее Величества, пребывающему при одном с ним дворе.
Принц Луи ответил на это, что он теперь в Париже и не знает, когда возвратится к своему посту. По этой причине он желал бы, чтобы сие его свидетельство верно дошло к Ее Императорскому Величеству, изъявляя при том почитание свое к великодушию и человеколюбию Ее Величества. Я повторил ему мое извинение, что не могу принять означенной его записки с убеждением при том, что я столько же уважаю словесное его свидетельство как бы и письменное».
Во второй депеше, составленной вечером того же дня, 11 августа, Барятинский уточняет предыдущую информацию, ссылаясь на свой конфиденциальный разговор с прусским посланником в Париже по поводу публикации «Gazette de France». Прусский дипломат сообщил своему русскому коллеге, что «он имеет известие от своего министерства, что подлинно полковник Анжели был в Вене у принца Louis, и от него под другим именем отправлен был в Париж к дюку д’Эгильону, с которым несколько раз говорил в его кабинете, как о состоянии войск Ее Величества, так и о разглашениях в России о Пугачеве ему сообщил, и что имел он секретные от здешнего министерства инструкции».
К сожалению, ни в московском, ни в парижском дипломатических архивах пока не удалось найти каких-либо дополнительных сведений о полковнике Анжели и других французских офицерах, якобы замешанных в пугачевском бунте. Единственное упоминание об Анжели попалось мне в депеше князя Барятинского вице-канцлеру графу И. А. Остерману от 16 апреля 1775 года, где русский посланник сообщал: «Бывший в Российской службе полковник Анжели живет в Париже у известного Шоази». Из этого можно сделать вывод, что императрица смилостивилась над незадачливым французом и позволила ему вернуться на родину.
Из-за отсутствия документальных данных приходится ограничиться лишь предположениями. Полковник Анжели в равной степени может быть отнесен к числу тайных агентов французской дипломатии, пытавшихся установить неофициальные контакты с Пугачевым, а может считаться и жертвой чрезмерной подозрительности русских властей. Впрочем, поведение дипломатии Людовика XV перед русско-турецкой войной и почти на всем ее протяжении, а также интриги в связи с пугачевской смутой в России давали достаточно пищи для такой подозрительности.
