В основе римской морали и этики лежала прежде всего общественная связь, основанная на подчинении личности интересам общинного коллектива, Республики в целом. Морально-этические стереотипы римлян воплощались в искусственно созданном идеале, который совокупно формулировался как нравы предков — mos maiorum. Г. С. Кнабе определил понятие mos maiorum как «привычку видеть в “нравах предков”, в преданности традиции и старинным установлениям высший критерий общественной морали»
. Вопрос о составляющих mos maiorum, их ценностной иерархии и влиянии на общинные стереотипы поведения наиболее четко был разработан С. Л. Утченко
. Как всякое идеальное представление, римский общественный идеал был отличным от реальности, но не оторванным от нее абсолютно. При этом, по справедливому замечанию В. И. Кузищина, особенно важно, что он был теоретически привлекательным и до некоторой степени играл роль парадигмы, достойной подражания
.
Господствующий личностный образец отличался такими качествами, как презрение к труду ради обогащения; гражданская активность (ощущение слитности с коллективом граждан и осознание свободы — libertas); стремление не к личной славе, а славе отечества; верность долгу, Риму, соратникам, слову — fides; благочестие к богам, предкам, древним обычаям и законам — pietas; представление о чести и достоинстве, которые выше материальных благ и даже самой жизни — dignitas. Все эти качества предполагали подчинение личных интересов государственным. Цицерон писал, что если бы римляне не ставили блага государства превыше всего, не «спасли бы от ужаса перед Карфагеном Г. Дуелий, А. Атилий, Л. Метелл, двое Сципионов кровью своей не потушили бы начинающийся пожар второй Пунической войны, Кв. Максим не истощил бы (врага. — Н. Ч.), когда тот поднялся после увеличения сил, М. Марцелл не сломил бы (противника. — Н. Ч.), а П. Африканский, отбросив (врагов. — Н. Ч.) от ворот Рима, не перенес бы (войны. — Н. Ч.) внутрь вражеских стен — … petu liberavissent, пес С. Duelius, A. Atilius, L. Metellus terrore Karthaginis, non duo Scipiones oriens incendium belli Punici secundi sanguine suo restinxissent, nee id excitatum maioribus copiis aut Q. Maximus enervavisset aut M. Marcellus contudisset aut a portis huius urbis avolsum P. Africanus compulisset intra hostium moenia.» (Cic. De rep., I, 1).
Прототипами личностного образца выступали мифологические персонажи. Так, символом умеренности и чистоты нравов являлся легендарный Ромул (Plut. Rom., 7; 22)
. Часто примерами истинных римлян выступали исторические лица, но наделенные гиперболическими характеристиками. Символом республиканизма, «отцом свободы», как считали римские граждане, был организатор изгнания царей, консул 509 г. Марк Юний Брут, который приказал казнить своих собственных сыновей — участников заговора против Республики. Его решение в отношении детей было таким непреклонным, что даже античным историкам было непонятно, что заставило Брута поступить так: гражданская доблесть или глубокое душевное страдание (Plut. Popl., 6; 10; ср.: Plut. Brut., 1; Liv., 11,5,6—8). Олицетворением воинской доблести являлся для римлян Гораций Коклес, который в 508 г. один сдерживал наступление этрусков (Polyb., VI, 55; Liv., II, 10, 212; Plut. Popl., 16; Dionys., V, 23, 2). Гай Муций Сцевола, решивший смыть с римлян позор этрусской осады в 507 г., возможно, даже ценой собственной жизни, являл образец патриотизма (Liv., II, 12, 3—9; ср.: Plut. Popl., 17).
Видимо, в ряд римских героев и героизированных персонажей, образы которых формировали положительную традицию, можно поставить Нуму, Валерия Публиколу, Камилла, Фабия Руллиана, Ann. Клавдия Цека, М. Валерия Корва. Классическими образцами, воплотившими представления римлян о гражданской чести, достоинстве, неподкупности и бескорыстном служении Отечеству, считались Кв. Фабий Максим и Маний Курий Дентат (см.: Liv., XXIV, 44, 10; Plut. Cato Maior, 2).
Образцом служения Республике выступали три представителя рода Дециев, которые принесли себя в жертву ради спасения Рима (в 340, 295 и 279 гг.). Публия Деция Муса — консула 340 г. — можно считать лицом историческим. Ливии ссылался на то, что его имя есть в летописях (Liv., VII, 21, 6; Liv., VIII, 9, 8—12), что его образ не стерся из памяти римлян — свидетелей его подвига (Liv., X, 7, 3)
[21]. Историчность Деция Муса Младшего также не вызывает сомнений. У Ливия есть подробное описание всех его четырех консульств, цензорства, понтификата. Тот же Ливии подчеркивал, что в годы 2-й Пунической войны старики вспоминали подвиг Публия Деция: в сражении с галлами он, обращаясь к памяти отца, обрек себя как искупительную жертву на гибель (Liv., X, 28, 13—18; XXIV, 9, 8). Относительно достоверности жертвы последнего Деция уже древние не были вполне уверены. Ливии, например, говорил лишь о подвигах первых двух Дециев (Liv., IX, 17, 8).
Еще один эпизод, выдержанный в духе mos maiorum. Римский полководец времен 1-й Пунической войны Марк Атилий Регул даже в плену сохранил верность Отчизне и гражданскому долгу: посланный карфагенянами в Рим с предложением обменять его на пленных врагов, он сам выступил в сенате против этого, вернулся в плен и был замучен (Polyb., I, 31—35; Cic. De off., III, 99; Liv. Per., 18; App. Lyb., 1). Иллюстрацией римской доблести выступает в традиции и поступок консула Тита Манлия, который убил собственного сына за то, что тот нарушил его приказ не сходиться с врагом вне строя (Liv., VIII, 7, 83).
Символом уважения к семейным нормам, в частности к матери семейства, выступает в римской традиции Марций Кориолан (Liv., II, 40, 3—10). Правда, необходимо заметить, что отношение к этому образу в римской историографии было неоднозначным и чрезвычайно поучительным. Отчасти в нем воплощалось негативное отношение римлян к людям с яркой индивидуальностью. В этом плане Кориолан подвергался порицанию. Вместе с тем римляне видели в образе Кориолана воплощение душевных страданий человека, оторвавшегося от родной общины, поэтому образ имел важную морально-этическую и воспитательную нагрузку.
Оформился не только гражданско-патриотический образец римского гражданина, но и социально-желательный тип римской матроны. Он имел и гражданско-патриотическую, и семейно-бытовую смысловую нагрузку. Так, образы Клелии и Валерии были воплощением долга и служения Отечеству (см.: Liv., II, 13, 6—11; Plut. Flam., 33). Семейно-бытовое нормативное поведение женщины предполагало привязанность к мужу, отгороженность от общества, замкнутость в домашнем и семейном кругу, чувствительность, эмоциональность. Образ достойной супруги закрепился в римской лирике и сатире, получил отражение в посмертных эпитафиях. Варрон так представлял идеальную спутницу: «В одно и то же время и шерсть прядет руками, и не сводит глаз с кастрюли, чтобы каша не пригорела — simul manibus trahere lanam, nec non simul oculis observare ollam pultis, ne aduratur» (Varr. Sat. Men., 190). Примерами образцовых матерей были Корнелия — мать Гракхов (Plut. Tib. Gr., 1); Аврелия — мать Цезаря; Атия — мать Августа.
Часто за оформленными личностными образцами просматривается тенденция к намеренной идеализации. Так, идеалом простого римского гражданина, вставшего в критическую минуту во главе государства, эталоном личного достоинства, мужества, преданности Риму и общинной умеренности традиция представляла Л. Квинкция Цинцинната. По версии, представленной Ливием, он, владея всего 4 югерами земли, т. е. примерно 1 га, не воспользовался высоким положением диктатора, закончив в течение 16 дней битву с врагом, сложил диктаторские полномочия и возвратился на свое поле (Liv., III, 26, 8—29). Видимо, и образ Квинкция Цинцинната, и его история чрезвычайно соответствовали концепции mos maiorum, поскольку античная традиция пыталась его популяризовать. На самом деле он не был «простым римским гражданином». Род Квинкциев был одним из знатнейших патрицианских родов, восходивших еще ко времени Ромула, а сам герой был уже вторым консулом из своего рода и до диктатуры 458 г. занимал консульскую должность (460 г.).
