Разумеется, нельзя отрицать тот факт, что Сулла уже в 88 г. и позднее стремился реализовать принципы военной реформы Мария и использовать армию в своих интересах
. Античная традиция сохранила немало сведений об этом (Sail. Cat., 11,5—6; Plut. Sulla, 12; 14; 28; App. В. С., II, 86; Mithr., 32; 38; 51; 55). Однако это вовсе не означает, что Сулла строил свои отношения с армией на профессиональной основе. Во-первых, следует иметь в виду, что большая часть свидетельств об особом характере отношений Суллы с его солдатами и особой роли армии в событиях 88—79 гг. исходит от позднейших авторов, склонных в духе своего времени преувеличивать роль победоносного императора и его армии. С такой тенденцией мы сталкиваемся уже у Саллюстия, для которого были характерны промонархические идеи (Sail. Ер., II). Эта тенденция была развита более поздними писателями: Плутархом, Аппианом, Тацитом. Несомненно, что в случае с Суллой начало подобным оценкам было положено еще его современниками, но не чем иным, как стихийно складывавшимися общественными настроениями.
Во-вторых, на наш взгляд, отношения Суллы с армией строились отнюдь не на профессиональной основе, а на сложившейся в римской Республике практике отношений в армейской среде между полководцем и легионерами, между полководцем победоносной армии и римским обществом и государством. Эта практика, по крайней мере, с середины III в. предполагала определенные способы увеличения воинских контингентов и усиления заинтересованности солдат в военной службе. Еще со времен Сципиона Африканского осуществлялся набор добровольцев. Кроме того, для более широкого привлечения римских граждан в армию со II в. правительство неоднократно прибегало к снижению минимального ценза (Polyb., XXXV, 4; App. Hisp., 46)
, увеличению триумфальных раздач, выдаче удвоенного жалованья (Liv., XXXVII, 59, 6; XXXIX, 5, 17; LXV, 34, 4—6), наделению ветеранов землей. Показательно, что Саллюстий обвинял Суллу в развращении армии «вопреки нравов предков роскошным и сверх вольным содержанием — contra morem maiorum luxuriose nimisque liberaliter habuerat», приобщением к восточно-эллинским нормам жизни и культуре (Sail. Cat., 11, 5—6). Хотя известно, что римляне впервые приобщились к этому еще во время завоевания Великой Греции, особенно после захвата Сиракуз М. Марцеллом (ср.: Cic. In Verr., IV, 115123; Liv., XXV, 40, 13; Iuven. Sat., XI, 100).
В-третьих, следует учитывать, что на ведение войны с Митридатом Сулла получил весьма ограниченные средства (Арр. Mithr., 22) и в ходе войны не получал от сената материальной поддержки (Арр. Mithr., 54). В этой ситуации он вынужден был изыскивать собственные возможности содержать армию.
В-четвертых, Сулле, как, впрочем, любому римскому аристократу, стремившемуся к активной политической деятельности, было хорошо известно еще с юных лет, что притязания на власть и место в элите могли получить законное право лишь на основе военных достижений и индивидуальной доблести (особенно это касалось тех, кто не имел достаточно знатного происхождения). На это были направлены усилия Суллы на первом этапе политической карьеры. Этими же соображениями отчасти было обусловлено его стремление укрепить свой авторитет в армейской среде.
В-пятых, опираясь на существовавшую практику, для достижения авторитета в армейской среде Сулла активно использовал устойчивые стереотипы сознания и общественного поведения, в основе которых лежало обобщающее понятие о римской доблести — virtus. Даже в условиях люмпенизации армии республиканские военно-героические нормы и военно-этические идеалы не теряли своей значимости, по-прежнему имели императивный характер, а отчасти приобретали большую актуальность
. Сулла опирался на такие компоненты понятия virtus, как достоинство — dignitas и благочестие — pietas, которые определяли систему взаимных моральных обязательств между ним и солдатами его армии. Не случайно тема попранного достоинства римского магистрата звучала на солдатской сходке перед началом похода на Рим в 88 г. (Арр. В. С., I, 57). О необходимости восстановления личного достоинства, принципов благочестия в отношении близких, друзей, римских граждан, наконец, самой республики Сулла говорил перед началом второго похода на Рим в 84—83 гг. (Арр. В. С., I, 77; 79). На эти идеи он опирался и в отношениях со своими соратниками. Показательна история с Марком Крассом. Когда Сулла направил его для набора войск в Италии, Красе просил сопровождения, т. к. боялся неприятеля. Сулла ответил, что его провожатыми будут незаконно казненные отец, брат, друзья, родные (Plut. Crass., 6).
Необходимость соответствия нормам virtus определяла и действия полководца, и реакцию солдатской массы на эти действия. Сулла не просто выступал организатором военных кампаний, но был патроном для своих солдат: обеспечивал материальный достаток воинства, различными способами укреплял дисциплину и свой авторитет в армейской среде (личным примером, подарками, наградами, организацией военных поселений и денежных раздач и даже штрафами — Арр. В. С., I, 94; 96; 100; 104; Mithr., 32; 38; 51; 49; 55; ср.: Арр. В. С., I, 76). В свою очередь солдаты должны были поддерживать его как своего патрона и в сражениях, и в гражданской жизни
. Сулланские легионеры и в 88 г., и в 83 г. последовали за своим полководцем, стремясь отстоять его dignitas (Plut. Sulla, 9; 27). Более того, в 83 г. они по собственной инициативе поклялись не расходиться, не бесчинствовать на территории Италии и даже устроили сбор средств для организации военных действий (Plut. Sulla, 27). Совершенно очевидно, что армия Суллы, удаленная от республиканских органов власти и свободная от сенатского контроля, благодаря его военному авторитету, сочетанию строгости и подачек, проявляла преданность и благодарность к полководцу.
И наконец, еще одно — отнюдь не последнее по значимости — обстоятельство, которое не могло не повлиять на развитие отношений между Суллой и его легионами. Это — конкретная историческая коллизия. Так, в 88 г. солдаты отозвались на призыв Суллы предпринять поход на Рим из тех соображений, что выгодная в материальном отношении война с Митридатом могла быть передана Марию. При этом показательно негативное отношение сулланских офицеров к планам Суллы (Арр. В. С., 1,57). В 83 г. определяющим фактором стало, на наш взгляд, следующее обстоятельство. Сулла осуществлял командование армией в течение 10 лет. В 88 г. он как действующий консул получил по жребию право ведения войны с Митридатом и командование 6 легионами (Plut. Sulla, 11; Vell., II, 18, 3; Арр. Mithr., 22; 30). В 87—82 гг. он действовал на основе проконсульского империя, а в 82—79 гг. как диктатор. Правда, командование армией в период его проконсульства представляется не вполне легитимным
. По римской конституции лица, избранные в проконсулы, сохраняли свои полномочия до возвращения в Рим (Арр. В. С., I, 80). Например, даже в 83 г. Цецилий Метелл Пий сохранял свои проконсульские полномочия и командование легионами, которые были предоставлены ему еще для ведения Союзнической войны. Что касается Суллы, то известно, что он в 87 г. был объявлен врагом отечества (Арр. В. С., I, 73; 77; Mithr., 51; ср.: Plut. Compar. Sulla, 5), следовательно, лишался проконсульского империя и должен был передать свои полномочия консулу 86 г. Л. Валерию Флакку (Liv. Per., 82; Plut. Sulla, 20; Арр. В. С., I, 75). Тезис восстановления своих гражданских прав и политического положения Сулла неоднократно выдвигал в качестве основного требования к сенату и основного лозунга политической борьбы перед солдатской массой и римским гражданством.
