Не мог похвалиться Сигизмунд и личными доходами с королевских и великокняжеских имений. Многие из них давно были подарены, проданы или заложены его предшественниками и им самим, а денег выкупить их не хватало. «Какой убогий король, имеет едва 300 тыс. дукатов разного дохода», — писал о Сигизмунде в 1532 году венецианский посол. А на самом деле годовой доход был еще меньше — 60 тысяч.
Сигизмунд словно попал в заколдованный круг. Он и хотел что-то свершить для своих держав, для которых «не жалел фортуны, здоровья, жизни своей, наконец, если смертью своей принести мог ей пользу» (так писал король в послании сеймикам), но не мог. Наиболее умные люди видели и понимали истинное положение Отчизны. Краковский каноник Станислав Гурский откровенно делился своими горькими мыслями с другом: «Вымерли мудрые сенаторы; стерно Речи Посполитой схватили или глупцы, или те, кто только заботится о личном интересе. Что же иное представляет наша Речь Посполитая, если не измену самой себе, бесчестные обманы, беспечность, продажу, если так дела пойдут дальше, то не сможем устоять и внезапно упадем. Провидение наше клонит нас к гибели». Но этот голос был заглушен голосами недовольной шляхты. «Речь Посполитая не по воли королевской, но по правам писаным должна управляться». Напоминали, что король находится под властью закона. Может, вопреки провидению, своим авторитетом Сигизмунд, как Атлант, удерживал Польшу и Литву от падения. Удивительно!
Весной 1537 года в Польше происходили тайные сговоры и собрания магнатов и шляхты. Все окончилось открытым выступлением против короля за возвращение значения прав. Посол шляхты Петр Зборовский призывал сенат к бунту. «С падением значения сената мы находимся в смутном положении. Надо стараться, чтобы наши вольности, привилеями нам гарантированные и обеспеченные, не отняты были силой, отобраны и отменены. Вас, сенаторов, призываем, чтобы защищали политику, достойную ваших отцов и ваших сенаторских урядов, и вместе с ними — честь и вольность вашей и нашей Речи Посполитой». И добился своего.
Шляхта выступила против короля — отказалась идти в поход на Молдавию и требовала исполнения своих требований. У Сигизмунда хватило выдержки не поддаться воле шляхты. Марионеткой он быть не хотел. Твердость духа и мудрость, за которые хвалили Сигизмунда, победили воинственный запал шляхты. Она покричала, повозмущалась, перебила в Львовских предместьях всех кур (отсюда название «Куриная война») и разъехалась по домам. Пришлось Сигизмунду носить лавры победителя «Куриной войны». «Кто зная мудрость Его Королевской Милости, не поймет безмерного его огорчения. Видя себя всеми покинутым, вынужден был не только поклониться, но и стерпеть свою горечь», — сочувственно писал о страданиях Сигизмунда пан Ксяский. Горечь Сигизмунда можно понять, если учесть, что он впустую потратил на этот поход 40 тысяч флоринов из своей казны.
Сложными были отношения и с сенаторами. Сигизмунд высказывал им свои претензии, что они больше думают о частных делах, чем о государственных. «Нам всегда казалось губительным, что сенаторы наши собираются между собой и видят только свои приватные дела», не оставались в долгу и сенаторы. «Ваша Милость не император, только король, и то не сам, но с панами-радными, которые наравне с Вашей Королевской Милостью, как члена той головы, присягали охранять и защищать коронные права, которые должен Ваша Королевская Милость исполнять», — заявляли они.
Главными «грехами» Сигизмунда были нарушения права элекции,
[64] сосредоточение в руках королевской семьи земских владений, наделение урядами неоседлых людей, ограничение власти сенаторов. Решительная королева Бона готова была силой расправиться с оппозицией. Она предвидела, к чему приведет «золотая вольность шляхты» — к падению государства. Но покончить с «вольностью» не хватало сил. Довелось Сигизмунду признаться в нарушении прав и дать присягу, что ни он, ни его потомки не будут нарушать конституции. А 25 февраля 1538 года он признал, что королевская корона есть собственность народа и нельзя ею распоряжаться, как это произошло в 1529 году, когда литвины выбрали великим князем его сына Сигизмунда Августа. Распоряжаться короной будет только народ. А народ не имел права голоса в выборе короля, но любил своего правителя. «Я на постели каждого из моих подданных спокойно заснул бы», — говорил Сигизмунд. А это было доверие к народу, а народа к нему.
Уважали и любили Сигизмунда в Великом Княжестве Литовском, ибо он «не литуючи працы своее, а наперед здоровья своего... мыслечы о отчызне своей Великом князстве... во-в покою и в обороне заховать и зоставить». В Великом Княжестве «господарили» паны рады, во главе которых стоял подручный королевы Боны — виленский воевода и канцлер Альбрехт Гаштольд. Он по поручению Боны склонил литвинских магнатов выбрать великим князем Сигизмунда Августа. А поскольку молодой Сигизмунд Август был только номинальным правителем, а «верховный князь Литвы» Сигизмунд Казимирович не находился постоянно в Великом Княжестве, то заправлял тут Гаштольд. «Все тут дела в руках Гаштольда», — доносил в 1528 году из Вильно королевский секретарь Ян Замбоцкий польскому подканцлеру Петру Томицкому. Против всевластия Гаштольда объединились католики Радзивиллы и православный Константин Острожский. Гаштольд стал натравливать на своих противников королеву Бону. Особенно чернил в ее глазах славного гетмана Константина Острожского, унизительно называя его «русским князьком», «подлым», задумавшим тайную измену. Остерегаясь открытой вражды двух могучих магнатов (наверное, помня пример Михаила Глинского), Сигизмунд попробовал примирить их, чтобы «...не сегали ни словом, а ни рукою, а ничым иным, и был бы собе во всем вовпокои...», и назначил обоим «заруку» в 30 000 коп грошей. Но эта мера не остановила Гаштольда. Престарелый князь Острожский вынужден был оправдываться от наговоров.
А вот Радзивиллы не терпели обиды, они напали в 1530 году на Тыкоцин, принадлежавший Гаштольдам, и сожгли его.
Сигизмунд видел, что дела в Великом Княжестве Литовском выходят из-под его контроля. Для этого он решил ослабить магнатов. В 1530 году Сигизмунд с помощью бельской шляхты отнял у Николая Радзивилла имение Кнышин и передал жемайтскому епископу, а тот — Сигизмунду Августу. У Гаштольдов король Сигизмунд отобрал Нарев. Обеспокоенные магнаты начали сближаться, а в 1537 году они породнились через брак Гаштольдова сына Станислава, новогородского воеводы, и дочери Юрия Радзивилла — Барбары. В Великом Княжестве образовался опасный для Сигизмунда триумвират Альбрехта Гаштольда (виленского воеводы, канцлера), Юрия Радзивилла (великого гетмана, виленского каштеляна, дворного маршалка) и Яна Радзивилла (жемайтского старосты). По существу они втроем стали заправлять делами в ВКЛ. «Все захватили в свои руки эти трое, а с ними и их преданные сподвижники. Чинят они более жестокую за иные тиранию. Крик и вопли летят в небеса — справедливость погибла», — писал в 1533 году плоцкий епископ Ян Хояньский. И после смерти Гаштольда его долго вспоминали как «жестокого грабителя». Вот так правили в Великом Княжестве Литовском вельможные паны рады, вот ради чего они добивались себе привилеев и вольностей.
