Но каждая крепость имеет свое слабое место, и леди Найтисгел быстро угадала изъян в охране Наместничьего дома. Наместничий дом был тюрьмой в тюрьме. Никто не помышлял о бегстве из него, и слуги коменданта обращали мало внимания на соблюдение тюремных правил. Жены и дети сторожей свободно расхаживали по дому. Это обстоятельство и подало леди Найтисгел счастливую мысль: переодеть мужа женщиной. Граф только улыбнулся в ответ: высокого роста, со смуглым мужественным лицом и воинственной осанкой, он даже переодетый должен был обратить на себя внимание сторожей. Но леди Найтисгел собиралась привлечь к этому предприятию свою подругу, мисс Милз, девушку, высокого роста, в которую и должен был перевоплотиться граф. Тем не менее, Найтисгел и слышать не хотел ни о каких переодеваниях. Со шпагой в руке он охотно появится перед часовыми, но в парике и женском платье – никогда.
Леди Найтисгел ушла от него, неся прошение о помиловании, написанное рукой мужа, – эта бумага казалась графу более надежным путем к спасению. Она отправилась во дворец и заняла место между королевскими покоями и парадной гостиной. Когда король вышел, она бросилась к его ногам.
– Я несчастная графиня Найтисгел!
Георг отшатнулся и хотел поспешно уйти, не приняв прошения, но леди Найтисгел не позволила ему уйти, не заметив себя. Крепко схватив его за камзол, она стала излагать на словах свою просьбу. Король старался оттолкнуть ее, но она вцепилась в него насмерть. Выведенный из себя, Георг потащил ее за собой к дверям гостиной, где на нее набросились несколько придворных и разжали ее пальцы. Несчастная женщина упала без чувств на пол.
Теперь нельзя было терять ни минуты. Она направилась из Уайтхолла прямо в Тауэр, где объявила стражникам, что король помиловал узников. Те принесли ей свои поздравления и пропустили ее. Мужу она объяснила горькую истину и взяла с него слово слушаться ее беспрекословно.
Мисс Милз в сумерках пришла в комнату Найтисгела, одетая в две амазонки, одна из которых предназначалась для узника. К счастью, в коридорах Наместничьего дома толпились жены тюремщиков, громко обсуждая «помилование», и эти шум и суматоха были на руку заговорщикам, отвлекая внимание сторожей от посетительницы графа.
Найтисгел переоделся в амазонку, и мисс Милз незаметно ушла. Быстро темнело, времени на бритье уже не оставалось, так как с минуты на минуту могли войти сторожа для вечерней проверки, поэтому узник спрятал бороду под темной вуалью. Щеки его были нарумянены, искусственные локоны прикрывали лоб. Супруги направились к выходу. Леди Найтисгел громко обращалась к мужу как к мисс Милз до тех пор, пока они не миновали последних часовых и не перешли подъемный мост крепости. Затем, боясь, чтобы сторожа не обнаружили пропажу узника, она вернулась в комнату Найтисгела и стала разговаривать сама с собой, отвечая себе низким, грудным голосом. Рассчитав время, которое требовалось беглецу для того, чтобы достичь снятой для него квартиры, она открыла дверь комнаты, простилась с «мужем» и ушла, сказав сторожу: «Не беспокойте милорда, прежде чем он сам не позовет. Он хочет помолиться». Все часовые по дороге отдавали ей честь с большим сочувствием.
Наутро, когда весть о побеге Найтисгела достигла Уайтхолла, Георг поначалу очень разгневался, но потом, осознав всю комичность произошедшего, сказал, смеясь:
– Для человека в положении милорда действительно больше нечего было делать.
Под видом слуги венецианского посланника Найтисгел уехал из Англии и поселился со своей геройской женой в Риме.
На следующий день после его побега лорды Дервентуотер и Кенмюр были казнены.
– Я умираю католиком, – сказал сын Карла II и Молли Дэвис за минуту до смерти. – Благодарю Бога за то, что я не имею злобы ни на кого. Я надеюсь, что мои грехи будут прощены Всемогущим Богом, в руки которого я предаю мою душу.
Кенмюр был настолько твердо уверен в королевском помиловании, что даже не приготовил для себя черного платья и взошел на эшафот в роскошном придворном наряде. Он не стал говорить долгих речей.
– Да благословит Бог короля Якова! – воскликнул он, и голова его покатилась по земле.
Помилованным лордам было дозволено возвратиться в их поместья.
Под надзором Д'Ойли остался один Уинтун. Узнику удавалось откладывать рассмотрение своего дела со дня на день, и когда над ним произнесли смертный приговор, решетка окна в его комнате была перепилена и все готово к бегству (ему помогали его адвокаты и шотландский священник, которым дозволялось посещать их подопечного). Переодетый, он спустился по веревке на наружный двор и благополучно миновал всех часовых. Возможно, правительство и не очень горевало о его спасении. Жажда крови была утолена, и Уолпол отлично видел, что ничего нельзя было выиграть одной лишней головой. Даже Д'Ойли не был отстранен от своей должности.
Епископ Фрэнсис Эттербюри, один из известных юмористов, прославивших царствование королевы Анны, считался в свое время скорее политическим деятелем, чем писателем. И действительно, писательство было для него средством, а не целью. Об искусстве для искусства епископ никогда не помышлял и писал свои книги исключительно, чтобы растерзать или запугать своих противников. По своему сану он принадлежал к Высокой церкви, а по политическим убеждениям – к тори. Его враги утверждали, что он примирился с Римом.
Во время пребывания Якова Стюарта в Перте, английские епископы составили декларацию против претендента. Эттербюри не захотел подписать этот документ, и впоследствии открыто выражал свое удовлетворение побегом Найтисгела и Уинтуна из Тауэра. Кроме того, он принял участие в нескольких заговорах в пользу претендента и, наконец, в августе 1722 года был арестован. Вместе с ним тюремный кров разделили другие якобиты – Кристофер Лайер, граф Чарльз Орери, лорд Грей, Джордж Келли и сэр Томас, четырнадцатый граф Норфолк. При открытии парламентской сессии в ноябре король объявил о разоблачении опасного заговора в пользу претендента.
Часть узников была казнена, часть получила помилование. Эттербюри задержался в Тауэре дольше всех. 4 апреля 1723 года, когда епископ обедал, к нему в комнату вошел полковник Уильямсон, сменивший Д'Ойли на посту коменданта Тауэра, и арестовал прислугу узника. Затем он объявил, что имеет предписание обыскать заключенного. Эттербюри потребовал письменного распоряжения, но Уильямсон сослался на полученный им устный приказ. Епископ возроптал, и тогда солдаты схватили его, вытряхнули его карманы и арестовали все его бумаги.
На следствии и суде Эттербюри не признавал за собой никакой вины. Тем не менее, его обвинили в сочувствии к католицизму, лишили епархии, гражданской и духовной дееспособности и приговорили, кроме того, к вечному изгнанию. Эттербюри отправился во Францию, где сделался душой всех предприятий Якова. А эхом громкого процесса над ним, некогда взволновавшего всю Англию, осталась пародия Свифта.
При появлении в 1745 году в Шотландии Карла Эдуарда Стюарта, преемника Якова в роли претендента, в Лондоне вновь раздались вопли: «Долой папистов!» Когда же войска «златокудрого юноши» дошли до Дерби, народные волнения приняли широкий размах. Королевским указом всем мировым судьям было предписано преследовать иезуитов и католических священников, за чью поимку полагалось вознаграждение в сто фунтов.
