– Положите оружие и сдайтесь! – потребовал Рютвен.
– Никогда! – раздалось в ответ.
Заговорщики схватили со стола оружие и стали пятиться в маленькую комнату, располагавшуюся за их спинами.
– Схватить их! – скомандовал Рютвен.
Тистлвуд бросился на него и направил острие шпаги прямо ему в грудь. Но офицер Смитерс заслонил собой Рютвена и получил предназначавшийся ему удар. В ту же секунду полицейский Эллис выстрелил в Тистлвуда, однако дал промах: пуля вошла в стену.
– Гасите свет! – раздался истошный вопль кого-то из заговорщиков.
Тотчас в комнате воцарился мрак, и в полной темноте произошла невообразимая свалка. Противниками было сделано около дюжины выстрелов и нанесено несчетное количество ударов вслепую. Звон разбитых стекол подсказал Рютвену, что некоторые заговорщики спасаются бегством, но он ничем не мог воспрепятствовать этому, ибо полицейские находились в самом бедственном положении. Эллиса повалили на пол, Смитерс стонал в предсмертной агонии, еще трое полисменов получили сабельные удары. В Берни, который остался на улице, трижды стреляли, но пули пролетели мимо. В кромешном мраке полицейские не могли разобрать, в кого стрелять и кого рубить, поэтому появление солдат с факелами было как нельзя более кстати. Мерцающее пламя озарило следы кровавого кавардака в большой комнате, которая, оказывается, полностью находилась во власти полицейских: дверь в маленькую комнату была закрыта. В доме было арестовано всего трое заговорщиков, еще шестеро попались на улице. Тистлвуд ушел в числе прочих, причем, убегая, он ранил из пистолета еще одного полисмена.
Соблюдая договоренность, лорд Гарроуби, облаченный во фрак, до условленного часа делал вид, что дожидается своих коллег; затем он объявил прислуге, что не будет обедать дома. Повар милорда пришел в ужас, сорвал с головы колпак и принялся топтать его с комическим отчаянием. Не обращая на него внимания, Гарроуби отправился на дом к лорду Ливерпулю, куда собрались и остальные министры. После девяти часов вечера явился Берни с докладом, что их операция не удалась, так как главные заговорщики бежали. Министры тотчас приступили к совещанию, продолжавшемуся очень долго. В типографии было разослано правительственное сообщение с описанием примет Тистлвуда и обещанием тысячи фунтов за его поимку. Десятки курьеров были отправлены в течение ночи из дома лорда Ливерпуля, порты закрывались, командиры полков поднимали солдат по тревоге. Министры разошлись только в четвертом часу утра.
А в это время Берни, Рютвен и вся лондонская полиция рыскали по лавкам и тавернам, адреса которых были известны по доносам агентов. Бранта арестовали на его квартире в Фокс-Корте, где нашли оружие и груду ручных гранат. Были задержаны также Инге, Дэвидсон, Тид и еще около двадцати бомбометателей. Однако самого Тистлвуда нигде не было.
Наконец в полдень было получено известие о его местонахождении из самого верного источника – от Эдвардса, который лично снял для Тистлвуда на ночь какой-то чердак. Отряд полисменов под предводительством Рютвена направился к дому № 8 на Уайт-стрит. Шестеро полицейских окружили дом, а трое вместе с Рютвеном вошли внутрь. Все комнаты в ночлежке были открыты и только одна заперта. Рютвен шепотом спросил у хозяйки ключ и осторожно открыл дверь. Ставни в комнате были закрыты, и в полумраке в углу виднелась кровать. Рютвен тихонько подкрался к ней. Вдруг одеяло зашевелилось, и над подушкой медленно приподнялась голова Тистлвуда. Рютвен приставил пистолет ему ко лбу.
– Мистер Тистлвуд, вы мой узник. Тистлвуд остался совершенно спокоен.
– Я не стану сопротивляться, – сказал он.
– Где ваши пистолеты?
– У меня нет пистолетов.
Обыск действительно не обнаружил ничего, кроме кремня и нескольких зарядов. Тистлвуд собирался недолго, так как спал, не снимая одежды. Его повезли к лорду Сидмуту на допрос.
Заговорщиков привозили и допрашивали поочередно. Перед домом лорда Сидмута кишела толпа любопытных. С прибытием каждой новой кареты поднимался шум. После ночной драки и погони заговорщики выглядели не очень геройски – серые лица, царапины, синяки, кровь, изорванная одежда.
– Плохой народ! – качали головами в толпе, а многие выражали желание, чтобы арестованных доставили не в Тауэр, а в Бедлам.
Среди прочих зевак в толпе суетился Том Престон, против которого не было улик и которого поэтому не арестовали. Однако он надеялся сделаться вновь, как и четыре года назад, народным героем и требовал у полицейских, стоявших у дверей, чтобы его также отвели к министрам. Полицейские отвечали ему смехом. Каждый раз, когда дверь открывалась и из нее выводили очередного заговорщика, Престон кричал, что теперь его очередь. Его отталкивали, а он вопил о том, что жаждет идти на допрос, ибо душа у него в эту минуту так велика, как ни у одного человека на свете.
– Если Творцу угодно, чтобы я погиб за дело свободы, – восклицал он, – то да будет Его святая воля. Это будет для меня торжество, чистое торжество!
Наконец, видя, что все его друзья перебывали наверху, он пришел в неистовство:
– Министры меня боятся! Я им задал в первый раз такого трезвону, что они более не желают встречи со мной!
По решению министров восьмерых арестованных – Тистлвуда, Бранта, Ингса, Дэвидсона, Тида и их товарищей, Уилсона, Моньюмента и Гаррисона, – после допроса отправили в Тауэр, прочих – в Колбадскую тюрьму.
Арестованных сковали по двое, и капитан Эрлингтон с эскортом солдат повез их в Тауэр. Гарнизон в крепости был поставлен под ружье. С того времени, как Престон, Тистлвуд и Уотсон оставили Тауэр в 1816 году, количество солдат в крепости было уменьшено до десяти человек; но теперь за один час гарнизон Тауэра вырос до пятидесяти гренадер.
Заключенные были размещены, в нескольких башнях. Тистлвуд получил почетнейшее жилище – Кровавую башню, место заключения и смерти стольких выдающихся людей Англии. Последний ее узник к их числу явно не принадлежал.
Никто из заговорщиков, за исключением Тистлвуда, который однажды уже содержался в Тауэре, не живал прежде так хорошо, как теперь. Как лица, обвиняемые в государственной измене, они подпали под правила, составленные для лиц знатного происхождения. Постоянный огонь в камине, хорошая постель, обильные пища и питье делали их жизнь в стенах тюрьмы приятнее, чем на воле (при аресте в их карманах не было обнаружено ни гроша). Сторожа им прислуживали, подавали кушанья, убирали комнаты и топили камины. Жить за счет казны оказалось весьма недурно.
В комнате каждого узника день и ночь находились два сторожа, один караульный стоял у дверей снаружи. К ним никого не допускали и не позволяли им видеться друг с другом. Капитану Эрлингтону было приказано ни на минуту не отлучаться со своего поста. Но, несмотря на все эти предосторожности, мало кто в Англии верил, что арестованные являются серьезными преступниками; весь заговор считали правительственной провокацией, так как имя Тистлвуда было памятно еще по прошлому процессу, в ходе которого против него не нашлось улик.
