Сознание людей того времени еще не выстроило прочных связей закона и права с общественными институтами и установлениями. Включенный в систему языческих верований и представлений, закон русский воспринимался как органическая и неотъемлемая часть установленного богами естественного миропорядка и, следовательно, был неотделим от благочестия и морали. Правонарушение обличало не одну только нравственную проказу, но также нечестие преступника. Поэтому судебное показание, обещание, ручательство, договоренность ничего не значили без клятвы божественным именем, свидетельствующей о чистоте помыслов и намерений: «…и мужи его [Олега] по русскому закону клящася оружьем своим, и Перуном, богом своим, и Волосом, скотьем богом и утвердиша мир»; «и наутро призва Игорь послы [греков], прииде на холм, где стоял Перун, покладоша оружие и щиты и злато, и ходи Игорь роте [публичная торжественная клятва], и люди его…».
Славянское обычное право не знало клятвы на оружии, но суть клятвенного ручательства у славян была та же. В хронике Титмара Мерзебургского говорится, что славяне при утверждении клятвы подавали клок своих обрезанных волос, то есть как бы клялись своей головой. Волосы иногда заменяли пучком сорванной травы, вероятно призывая в свидетели клятвы мать-сыру землю – подательницу жизни и силы. Древнеславянский перевод Слова Григория Богослова (XI в.) содержит вставку о славянском языческом обычае класть на голову кусок дерна во время произнесения присяги. В русских сказках упоминается другой древний обычай – целовать или есть землю в знак особой священности клятвенного обязательства.
Словом, подлинным свидетелем и блюстителем юридической правоты выступали высшие силы неба и земли, которые грозили провинившемуся суровой карой: «Аще ли кто от князь или от людей русских, или христианин, или не христианин, преступит клятву сию, и да будет проклят от Бога и от Перуна».
Конечно, было бы наивно думать, что угроза божественного возмездия так уж сильно смущала клятвопреступников. Человеческая природа брала свое, и в ложных клятвах не было недостатка. Ведь богов затем можно было задобрить дарами и приношениями. Однако в области общественных представлений древность правового обычая и неусыпный призор за его соблюдением со стороны божества служили вернейшей порукой его справедливости и универсальной пригодности для всех и во все времена. Общественная гармония и благоустроенность состояли в том, чтобы жить по «закону отец своих». Законодательные новшества, как правило, не вызывали сочувствия и приживались с трудом.
Освященное божественной санкцией, право являлось, так сказать, практической реализацией представлений о свободе, которая в конце концов и сводилась к исполнению богоданного закона, обычая. Но свободы как отвлеченного понятия, как абсолютной моральной ценности, закон русский не знал, принимая в расчет только фактическую свободу какого-то определенного лица или группы лиц. Свобода свободе рознь, мое право не есть твое право, короче говоря, всяк сверчок знай свой шесток – вот главная мысль древнерусского права. В большинстве случаев закон русский занят не столько самим фактом правонарушения, сколько его участниками, то есть кем оно совершено и кто потерпел ущерб в результате противоправного деяния. Юридическая оценка последнего, таким образом, напрямую зависела от определения социально-правового статуса виновного и потерпевшего. Статус же определялся тремя главными критериями: 1) степенью личной свободы (свободный человек или челядин, раб); 2) этнической принадлежностью (русин – не русин) и 3) отношением к князю (огнищанин, гридень или людин). Хотя вопросы собственности никогда не ускользают из поля зрения закона русского, однако ему нет почти никакого дела до имущественного положения тяжущихся сторон, чьи права и ответственность стоят вне всякой связи с земельной собственностью, да и с собственностью вообще. Земельные споры закону русскому X в. совершенно безразличны, единственная зависимость, которую он признает, – личная: челядинство, холопство.
Древнерусское право преследовало единственную цель – покарать преступника; мысль о предупреждении преступлений и исправляющем воздействии наказания ему совершенно чужда, вернее, напрочь в нем отсутствует. Но закон русский по-своему гуманен: в его намерения не входит, например, подвергать преступника тюремному заключению и телесным наказаниям, тем более калечить его, даже если речь идет о провинившемся рабе. В карательной системе того времени существовало четыре вида наказания: 1) узаконенная кровная месть; 2) смертная казнь; 3) выдача на поток и разграбление, то есть изгнание виновного из общины со всей семьей, с конфискацией всего имущества в княжескую казну и, видимо, с последующей продажей всех в рабство; 4) наложение на виновного виры – денежного возмещения материального убытка или физического ущерба. Вира, в свою очередь, делилась на продажу и плату за обиду, в зависимости от того, в чью пользу она взималась. Продажа означала княжеский сбор, рассматриваемый как правительственная кара преступника за нарушение общественного спокойствия. Однако если непосредственный виновник правонарушения не был в состоянии самостоятельно расплатиться за содеянное, то вся тяжесть продажи ложилась на плечи его родни или общины, к которой он принадлежал. Эти деньги поступали в княжескую казну, а фактически доставались всей дружине. Летописец засвидетельствовал, что прежние князья, «если случится правая вира, ту брали и тотчас отдавали дружине на оружие. Дружина этим кормилась…». Продажа относилась к древнейшему слою правовых учреждений, присущих родоплеменному обществу
[527]. Пеня за обиду – штрафная санкция более позднего происхождения – шла лично потерпевшему. Ее присутствие в статьях закона, видимо, и отличало гражданские дела от уголовных
[528].
Содержание сохранившихся положений закона русского не отличается большим разнообразием. Преобладает уголовная тематика – кража и насилие против отдельных лиц, – что связано с повсеместным стремлением архаических обществ обуздать личную свободу с тем, чтобы внести в общественную жизнь необходимый элемент безопасности. Подобно западноевропейским «варварским» Правдам, закон русский ограничивался защитой личности и имущества. Действующими лицами его немудреных статей выступают главным образом «мужи», погрешившие друг против друга убийством, нанесением увечья, оскорблением действием или присвоением чужого добра.
Самое тяжкое, хотя в ту пору и вполне заурядное преступление – убийство – ставило убийцу вне общества и отдавало его жизнь в распоряжение родичей убитого, которые вершили кровавое возмездие при полном одобрении своих действий со стороны закона и морали, безоговорочно признававших за каждым свободным «мужем» право самому творить суд и расправу. Менее всего русин был склонен передоверить возмездие за жизнь родича такому абстрактному существу, как закон. Тысячелетние родовые инстинкты в этом случае брали решительный верх над нарождающимся государственным началом
[529].
