– Вы сказали: «Я до конца все поняла», – напомнила Лена, –
что именно вы поняли до конца?
– Ну, на самом деле я, конечно, преувеличила. Я почти ничего
не поняла. Я сейчас все время Думаю, голову ломаю: кому и зачем все это было
нужно?
– Вам кто-то поручил вернуть мне вещи?
– Нет, никто не поручал. Я сама. Случайно журнал купила,
увидела вашу фамилию. По вашему телефону никто не отвечал, я позвонила главному
редактору, и секретарша сказала, вы сегодня будете на работе. А вещи я ведь
сама едавала под расписку, мне их кладовщица и отдала. Я сказала, мол, больная
выписывается. Она и проверять не стала.
– Простите, Валюша, я вас перебью. Можно, я включу диктофон,
и вы подробно, по порядку расскажете все, что произошло на ваших глазах той
ночью? Не возражаете?
– Конечно, не возражаю, – кивнула Валя, – обязательно надо
во всем разобраться. Я знаю, вы заявление в милицию написали. Правильно
сделали. Только лучше не в наше отделение, а куда-нибудь повыше.
Слушая сбивчивый Валин рассказ, Лена все больше убеждалась:
во всем происшедшем с ней не было ни единой случайности. Ни единой, кроме,
пожалуй, того, что она сбежала. Для них ее побег был действительно
случайностью. Теперь они не оставят ее в покое. «Скорая», которую она заметила
из окна магазина на Шмитовском, была та самая, не какая-нибудь другая. Еще, еще
раз этот проклятый «микрик» появится в ее поле зрения… рано или поздно они ее
возьмут. Пока ей просто везет, она ускользает. Но рассчитывать на везение
нельзя. Надо как-то действовать, стать полноправным игроком, а не мишенью.
«Куда ты лезешь? усмехнулась про себя Лена. – Собираешься, как Моська, на слона
погавкать? Раздавит тебя слон. Но, с другой стороны, есть Кротов, есть Гоша,
есть, наконец, эта девочка, Валя…»
– Я еще удивилась, – донесся до нее как бы издалека Валин
голос, – если вам вкололи такую дозу, что вы второй час спите, то и он тоже
должен спать. Ему ведь через вашу кровь все поступает. А он не спал. Двигался.
Знаете, как будто чувствовал…
Лена побледнела, и Валя заметила это.
– Елена Николаевна, вы не волнуйтесь. Хватит вам
волноваться. Вредно это для вашего малыша. Ему и так досталось. Он ведь все
вместе с вами переживает, даже голоса слышит. Может, не правда, конечно, про
голоса, но что переживает это точно.
– Знаете что, милые дамы, – неожиданно вмешался молчавший до
этого Гоша, я сейчас пойду, чаю нам всем принесу, а потом выскажу вам очень
интересную мысль, которая только что пришла в мою глупую голову.
Он вернулся через пятнадцать минут с подносом, на котором
стояли три чашки с горячим чаем, блюдце с кусочками сахара и лежала
нераспечатанная пачка печенья.
– Я сама не понимаю, – говорила Валя, – ну, ошиблись,
допустили халатность. Никто не хочет отвечать. Но зачем понадобилось вас потом
разыскивать? Почему вдруг уволился Симаков?
– Минутку, милые дамы! – Гоша поставил поднос на журнальный
столик и сделал ораторский жест рукой, призывая к тишине. – Около года назад
видел я по телевизору один сюжетец. В прямом эфире выступал некий деятель,
фамилии не помню, и рассказывал о препаратах, которые производятся из
нерожденных детей. То есть из плодиков, извлеченных в середине беременности.
Там еще используется эта, как ее? Ну, мешок, в котором ребенок живет.
– Плацента! – подсказала Валя.
– Во, правильно, плацента. Я запомнил этот сюжет потому, что
ведущий, уж не помню кто, пытался перевести разговор на нравственную сторону
этого дела и призывал звонить телезрителей, высказываться. Мне стало интересно,
что скажут телезрители. Так вот, звонков было много, и говорили – знаете, что?
Говорили, будто безнравственна цена препарата, его недоступность для рядовых
граждан. Спрашивали, где можно купить, при каких болезнях помогает. Но никто,
ни одна сволочь не заикнулась, что производить лекарства из живых детей –
паскудство.
– Господи! – выдохнула Валя. – Как мне это в голову не
пришло? Я тоже слышала о таком. Раньше этими препаратами лечили всяких членов
ЦК, эстрадных звезд, а теперь, наверное, лечат «новых русских». Во всем мире
такое производство запрещено. Это же настоящее людоедство. В Англии, например,
детишек, родившихся на двадцать пятой неделе, выхаживают.
– Лен, ты Кротову звонила? – спросил Гоша.
– Я с ним вчера встречалась. Он сказал: «Нет признаков
преступления».
– Ну ничего себе! Хватают, усыпляют, потом гоняются по всей
Москве, – Гоша даже присвистнул, – и, видите ли, нет признаков преступления!
– Для производства такого препарата нужна лаборатория, –
задумчиво произнесла Лена, – она может быть и в самой Лесногорской больнице, и
где-то еще. Но логично им сделать лабораторию прямо в больнице. Место тихое,
ничего никуда перевозить не надо. Там сырье изъяли, там и переработали. Валя,
как вы думаете, такая лаборатория будет отличаться от обычной, которая есть в
любой больнице?
– Я не знаю, – пожала плечами Валя, – прежде всего должен
быть холодильник, в который не сунут нос случайные люди. И, наверное, какое-то
особое оборудование. Хотя". Понимаете, если об этом открыто говорят по
телевизору, даже рекламируют, то это законно. Во всем цивилизованном мире
запрещено, а у нас в России – можно.
– Если бы все было законно, – заметил Гоша, – это была бы
солидная московская клиника, в которую никого насильно не потащили бы.
– Они на мне серьезно прокололись, – спокойно сказала Лена,
– теперь они не оставят меня в покое…
* * *
В половине шестого вечера белая «Волга» Гоши Галицына
притормозила у коммерческого ларька. Гоша в короткой замшевой куртке и длинном
белом шарфе вышел из машины и купил в ларьке коробку импортных конфет. Затем он
вернулся за руль.
Через несколько десятков метров «Волга» завернула за угол и
въехала во двор длинного многоподъездного дома.
– Пересядь назад и жди меня, – сказал Гоша Лене.
Спрятав конфеты под куртку, он быстро обогнул дом и вошел в
дверь, к которой была прибита табличка «Женская консультация».
Народу оказалось мало, у окошка регистратуры – вообще
никого. Пожилая регистраторша читала любовный роман в мягкой обложке. Очки
съехали на кончик носа.
– Здравствуйте! – нежно позвал ее Гоша, приникнув лицом к
окошку.
Регистраторша с явным недовольством оторвалась от романа и
сердито уставилась на молодого человека:
– В чем дело?
– Только вы можете мне помочь. Великодушно простите за
беспокойство. Я понимаю, рабочий день кончается…
