– Откуда вы знаете, что у вас девочка? – слабым голосом
спросил он.
– Чувствую, – ответила Лена, – а вот вы знаете точно. На
моем сроке такой опытный врач, как вы, может определить пол ребенка. А уж
отличить мертвого от живого, как вы сами сказали, может и профан.
– Я продолжаю утверждать, что ваш ребенок погиб, –
монотонным хриплым голосом произнес Курочкин, – и я не понимаю, по какой
причине вам до сих пор не сделали искусственные роды. Вы подвергаете свою жизнь
серьезной опасности.
– Так. Все. Мое терпение лопнуло! – Ленина рука ловко
скользнула между спинками передних сидений в карман Гошиной куртки, и через ,
секунду твердое холодное дуло уперлось Курочкину в затылок.
– Гоша, пистолет настоящий? – весело спросила Лена.
– Обижаешь, Елена Николаевна, конечно, настоящий.
– Он заряжен?
– А как же!
– Патроны боевые?
– Других не держим! Бросьте, доктор, валять дурака, –
обратился Гоша к Курочкину. – Елена Николаевна не шутит. Она пальнет и будет
права. Я с ней полностью соглашусь. Потому что вы, доктор, мерзавец и сукин
сын, хоть и пожилой человек.
– Если вы меня убьете, вся машина будет в крови.
– Это уж наши проблемы, – усмехнулась Лена, – пусть меня
посадят. Много мне, беременной женщине, не дадут, тем более когда всплывет вся
история. Возможно, меня даже оправдают. Ну, будем говорить? Я могу, как в кино,
посчитать до трех, могу даже до пяти. Но потом я нажму курок.
– И вам не будет жалко мою жену, моих детей и внуков? –
равнодушно спросил Курочкин. Ему вдруг стало все равно. Кому он нужен? Старый,
одинокий, к тому же бессовестный человек. На самом деле жена умерла пять лет
назад, а дочь с зятем и внуком в тот же год уехали в Австралию. Недавно
приезжала – чужая сорокалетняя женщина, привезла ему мешок каких-то ношеных
шмоток, показала цветные снимки счастливой австралийской жизни. Своим приездом
она только утвердила его окончательное одиночество.
– Мне очень жалко ваших близких, – услышал он голос Лены, –
но лично вас я пожалеть не могу, простите. Я начинаю считать.
– Ну что ж, извольте, – вздохнул Курочкин, – я расскажу все,
что знаю. Но не потому, что вы меня напугали. Просто я устал и хочу домой.
На самом деле он врал – и себе, и им. Ему было очень
страшно. Рубашка промокла от пота, и свитер омерзительно покалывал кожу сквозь
холодную, влажную ткань. Но самым омерзительным было это ощущение пистолетного
дула у затылка. Пистолет держала твердая, ни разу не дрогнувшая рука.
– Вы назвали фамилию Зотова, и вы совершенно правы. Амалия
Петровна Зотова, заведующая отделением гинекологии Лесногорской больницы, – мой
заказчик. Я получаю от нее деньги, по теперешним масштабам небольшие, но мне
необходимые.
– За что вы получаете деньги? – спросил Гоша.
– Не перебивайте меня, пожалуйста. Я должен рассказать с
самого начала, чтобы вы поняли. Только боюсь, вам не хватит пленки.
– Ничего, – успокоила его Лена, – у меня большой запас
кассет.
– Может, вы, Елена Николаевна, опустите пистолет? У вас,
наверное, рука уже устала, и мне будет легче говорить.
– Рука у меня устала, это правда, – призналась Лена, –
пистолет я пока опущу, но как только вы замолчите или…
– Я не замолчу, пока не расскажу вам все, – пообещал
Курочкин, – возможно, мне даже захотелось рассказать вам то, что никому никогда
прежде я не рассказывал.
– Мы слушаем вас, Дмитрий Захарович. Может, вы водички
попить хотите? – У Гоши в руках была бутылка минеральной воды и три пластиковых
стаканчика, вставленные один в другой. Налив воды, он передал стакан Лене,
второй Курочкину, третий взял себе.
Жадно глотнув солоноватой минералки, Курочкин проговорил:
– С Амалией мы вместе учились в Первом меде. Не то чтобы
дружили, но на третьем курсе у нас случился роман. Она, знаете ли, была очень
хороша собой… Мы учились в начале пятидесятых. Как раз тогда развернулась та
жуткая кампания, слышали, наверное, – «убийцы в белых халатах». Сами понимаете,
что творилось у нас в институте. Преподавателей брали одного за другим. Было
очень страшно.
Так вот, однажды старенький профессор, эмбриолог, влепил мне
«неуд» на экзамене. Я учился хорошо, но этот «неуд» был вполне справедливым. А
профессор, надо сказать, был известной фигурой – всемирно известной. К тому же
хороший, добрый человек. Его очень любили студенты, и я тоже. Но экзамен мне
пришлось пересдать, и не один раз, а трижды, пока я не выучил все наизусть.
После этого меня вызвал кадровик института, долго
расспрашивал о моем отношении к професcopy, а потом заставил написать… В общем,
сами понимаете что… Через два дня профессора взяли. Я понимал, его все равно бы
взяли, но переживал, мучился и все рассказал Амалии. Она посочувствовала,
сказала: «Ты не виноват», но с тех пор постоянно напоминала мне о том
профессоре.
После института мы общались редко, но всякий раз она
обязательно как-нибудь намекала на ту историю, вроде бы невзначай, но вполне
сознательно ей нравилось держать меня в напряжении. Постепенно у меня созрел
глубокий комплекс страха.
У жены моей отец и мать погибли в сталинских лагерях, и
узнай она про меня такое – ушла бы сразу, не слушая оправданий. А я ее очень
любил… Так Амалия могла прийти к нам в гости и целый вечер вертеть вокруг да
около, будто вот-вот случайно проговорится.
Много лет прошло, жена умерла, я старый человек, но страх
перед Амалией остался. Даже не страх, а такое чувство, будто я ей обязан: она
знает обо мне самое стыдное и страшное, может рассказать, но молчит. То есть
почти молчит. А кроме нее, об этом стыдном никто не знает. Вам я первым
рассказываю, и, честно говоря, мне становится легче. Так вот. Три года назад
Амалия опять появилась в моей жизни. Она сказала, что хочет мне помочь
заработать на пристойную старость. Я не понял, Амалия объяснила: она намерена
платить мне за то, что я буду отправлять к ней женщин со сроками от двадцатой
до двадцать пятой недели. Разумеется, только тех, у которых есть веские
показания к прерыванию беременности. Таких ведь немало сейчас. Ну и еще – если
приходит, например, женщина на раннем сроке, хочет сделать аборт, а я вижу, что
она бедная, одинокая или просто шлюшка, которой все равно, я осторожно намекаю,
мол, если подождать пару-тройку месяцев, то можно получить приличные деньги, и
операция будет сделана на высоком уровне, и палата потом отдельная, и питание…
В общем, многие соглашались, практически каждая вторая. Было, правда, несколько
раз, что женщина, поносив ребенка месяц-другой, решала его оставить. Ну что ж,
пожалуйста. Правда, они получали небольшой аванс и в случае отказа от операции
должны были его вернуть. Писали обычную долговую расписку: «Я, такая-то, взяла
в долг у такого-то…» Нет, этим я уже не занимался. Я только вел беседы, предлагал,
советовал.
