– Давайте сделаем так. Я сейчас поменяю банки, поставлю вам
капельницу с физраствором, совершенно безвредную. А эту спрячу куда-нибудь или,
если хотите, попрошу в институте, в лаборатории, проверить, что там.
– Пусть лучше проверят на Петровке. У мужа школьный товарищ
– подполковник милиции. Он отдаст в их лабораторию.
«Это уж слишком, – подумала Валя, – хотя, может, так оно и
лучше. Если в институте там какую-нибудь пакость найдут, они ведь все равно в
милицию обратятся. Так лучше сразу!» – Хорошо, давайте так и сделаем.
* * *
Когда Зотова вошла в палату, больная Глушко лежала под
капельницей и дремала. Жидкости в банке осталось совсем немного, на самом
донышке. «Можно снимать, – решила Зотова, – уже более чем достаточно. Если
завтра заговорит о выписке – скатертью дорога».
– Как мы себя чувствуем? – ласково спросила Амалия Петровна.
– Спасибо, нормально, – ответила больная.
– Домой хотите?
– Естественно, хочу. У меня же трое детей. Скажите, а почему
меня не перевели в общую палату?
Что-то не понравилось Зотовой в интонации этой Глушко. Она
даже не могла понять, что именно, но потом поняла: враждебность пропала. А это
странно.
– А чем вас отдельная не устраивает? – спросила она,
улыбнувшись.
– Да нет, все устраивает. Просто интересуюсь.
– Почему бы вам не полежать с комфортом, если у нас есть
такая возможность, – снова улыбнулась Зотова.
Когда она вышла из палаты, ей навстречу попалась маленькая
практиканточка Валя.
– Амалия Петровна, можно вас спросить?
– Конечно, детка, спрашивай.
– Что было в капельнице?
– Эргометрина малеат, препарат, стимулирующий послеродовое
сокращение матки. Ты молодец, что интересуешься.
«А ведь с этой крошкой тоже придется что-то придумывать.
Береженого Бог бережет», – грустно заметила про себя Зотова.
Глава 17
Вскрытие показало, что доктор Курочкин скончался от острой
сердечной недостаточности. Никаких следов пребывания в квартире другого
человека обнаружить не удалось… В понедельник утром к Кротову в кабинет
ввалился веселый Миша Сичкин. Усевшись в кресло и закурив, он сообщил:
– Между прочим, вчера там совершено еще одно убийство, около
одиннадцати утра, в том самом дворике, где убитый Бубенцов назначил встречу
твоей Полянской.
Место там глухое и тихое. Два дома на капремонте, жильцов
выселили, и рабочих не было – воскресенье! И в этом тихом месте, в куске
бетонной трубы, найдена девушка с огнестрельным ранением в сердце. Но самое
интересное, похожа эта девушка, знаешь, на кого? – Сичкин сделал эффектную
паузу и торжественно произнес:
– Убитая похожа на Полянскую Елену Николаевну! Не то чтобы
очень, но рост, телосложение, волосы, в облике что-то такое… Только моложе на
восемь лет. Твоей Полянской ведь тридцать пять, а этой – двадцать семь. И убили
ее из того самого ствола, что в ванной валялся. И прочее все как на подбор.
Ворсинки свитера, который был на Бубенцове, обнаружены на куртке убитой. Куртка
замшевая, все прилипает. Даже два его волоса есть. Непонятно только, зачем он
вообще ее прятал. Наследил выше крыши!
– Он спешил. Обнаружил, что не ту убил, – задумчиво заметил
Кротов, спрятал наспех, кое-как, чтобы сразу не заметили. Личность убитой
установили?
– А как же! Романова Наталья Викторовна, 1968 года рождения.
У нее в кармане куртки справка валялась из обменного пункта. За два дня до
убийства Романова поменяла пятьдесят долларов, а справочку скомкала и сунула в
карман. Облегчила нам работу. И знаешь, зачем она в этот двор зашла? За
кирпичом!
– За каким кирпичом?
– Есть народное средство от простуды, – стал объяснять
Сичкин, – берут здоровый кирпич, моют, кладут на конфорку, на рассекатель,
греют на медленном огне, сверху сыплют толченый чеснок и чесночным паром дышат
через трубочку. Так вот, у Романовой младший брат простудился, вот она и пошла
с утра на ближайшую стройку за кирпичом.
– Помогает? – тихо спросил Кротов.
– Что? – не понял Сичкин.
– Кирпич от простуды помогает?
Зазвонил внутренний телефон. Кротова вызывал к себе его
непосредственный начальник полковник Казаков.
– Проходи, садись.
Казаков расхаживал по кабинету, рассеянно брал в руки разные
предметы – то пепельницу, то крышку от графина, то книгу с полки – и тут же
клал куда-нибудь в другое место.
Ничего хорошего это не предвещало. Полковник был в самом
мрачном расположении духа.
Еще в четверг вечером, после разговора с Леной, Кротов
позвонил Казакову домой и в нескольких словах изложил ситуацию, не упомянув,
правда, что встреча с Леной в «Макдоналдсе» была первой и до этого они знакомы
не были.
Выслушав его тогда, Казаков вздохнул: «Тухлое это дело,
Серега, ничего не докажешь».
А сейчас, не глядя на Кротова, он раздраженно произнес:
– Поздравляю. Ты отстранен от расследования генеральским
приказом.
– Почему? – не удержался Кротов, хотя ответ уже знал сам.
– Да потому, Сережа, что ты у нас получаешься фигурант –
первый и пока единственный. Отелло на Шмитовском никто, кроме тебя, шлепнуть не
мог. Так что картина вырисовывается ясная – до тошноты. Ты и сам понимаешь.
– Подожди. Но я ведь был в Черемушках!
– Да проверяли, – безнадежно махнул рукой Казаков, –
районный следак сказал – ты их дождался и через десять минут пулей вылетел. Они
еще на тебя разозлились. Ты указаний надавал и слинял быстренько. А кому охота
копаться? Там же все очевидно: острая сердечная недостаточность. От Черемушек
до Шмитовского езды минут тридцать пять, от силы сорок. Пробок в воскресенье
никаких особых не было. А ты сколько ехал?
Кротов ехал до Шмитовского час. Пятнадцать минут ушло на
поиски бензозаправочной станции в плохо знакомом районе, еще десять – на
заправку.
– Мне пришлось заправиться. Бензин был на нуле. Вот тебе и
двадцать минут.
– А зачем тебя вообще в Черемушки понесло, к этому, как его?
– К Курочкину. К Дмитрию Захаровичу Курочкину. Он – тот
самый врач, который сказал, будто ребенок погиб. Именно он усыпил Лену и
отправил в Лесногорск. Согласись, мое желание побеседовать с ним вполне
понятно.
