«…Когда умер правящий архиерей Тверской епархии и его, уже сидящего в кресле, облачали два соборных иподиакона, то они торопились, потому что уже владыка Арсений приехал и губернатор, и звонили 12 раз в колокол. Иподиаконы торопились и никак не могли облачить архиерея: и саккос, и омофор, и все облачение задралось. Тогда я сзади подошел, приподнял покойного архиерея, и все облачение поправили. Но я сразу почувствовал боль в животе. Шли годы, я не болел, только когда поднимал что-нибудь тяжелое или много ходил, тогда боль немножко ощущал. И в лагерях чуточку побаливало, потому что я по двести пар белья стирал. Так быстро никто не мог стирать, как я стирал белье для рабочих. И когда меня комиссовали, Герчик, доктор, у меня спросил:
— Откуда у вас грыжа? Я эту историю рассказал. — Какой он, архиерей, — говорит, — был благородный. Сейчас же вас отблагодарил и сделал вам подарок, чтобы гарантировать на легкий труд».
Во время пребывания в Таганроге блаженная старица Мария предсказала Ване архиерейское служение. Вот рассказанный владыкой случай, который повествует о том, как начало сбываться это предсказание.
«В 1918 году в Таганроге произошло большое побоище: юнкерское училище вступило в борьбу с рабочими. 105 юнкеров и 95 рабочих убито. Владыка идет в исполком и просит: „Разрешите хоронить тех и других. Я архиерей для всех“. Исполком разрешает.
На кладбище привезли гробы. Рабочих на кладбище разобрали родные, а юнкеров свезли на кладбище и побросали в сарай, как дрова. Нам с иеродиаконом Николаем, могила которого в Петропавловске, поручено было надеть на трупы юнкеров белье, крестики, в гроб положить и заколотить. И так мы работали с шести утра и до вечера при некоторой помощи кладбищенских сторожей. 105 гробов поставили вдоль траншеи. Владыка приехал отпевать, когда уже смеркалось. Владыка приехал, и красногвардейцы приехали, потому что жены рабочих кричали: „Обольем бензином и сожжем архиерея, за то, что он белых хоронит!“ Но никто не облил владыку, ничего этого не допустили. Владыка пятое через десятое отпел. Принципиально всех. И потом их всех в нашем присутствии стали предавать земле, и, когда закопали, мы поехали с кладбища с большой опаской. Владыка боялся — жены рабочих были озлоблены, что архиерей юнкеров хоронит. А он на проповеди сказал, что он архиерей для всех, кто в Бога верует.
— От меня нельзя требовать партийности. Он так и сказал: „От меня нельзя требовать партийности, я архиерей для всех“. Приехали домой, все по-хорошему. Владыка, конечно, волновался и все время пил черный кофе и валерьянку. Я тогда еще не понимал, что это — валерьянка? Вот так мы и жили…
Через несколько дней приезжают в час ночи: „Комитет матросов постановил расстрелять архиерея. Он, — говорят, — белых на кладбище хоронил, а пятерых матросов в портовой церкви не захотел хоронить, назвал их черными комиссарами!“ Какая-то провокация. Я говорю: „Нет, я ничего не знаю, без меня ничего не делается, я секретарь, у меня все книги, я эконом архиерейского дома, этого быть не могло!“
На другой день приезжают во время всенощной, думают, что архиерей служит. А владыка на подворье Иерусалимского монастыря (Таганрогский Иерусалимский мужской монастырь во имя святого благоверного князя Александра Невского) сидит в сарае, весь засыпан зерном и заставлен досками. Потом опять приехали в 10 часов вечера. Тогда я пошел прямо на подворье и владыке говорю: „Владыка, я иду в порт на объяснение к матросам. — Да что ты! Да тебя в море бросят! Мне все равно гибнуть, Ваня!“»
Владыка Иосиф (Чернов) посетил многие святые места России, в том числе и Валаам
Так с владыкой я не договорился, но в порт отправился. Я знал там все ходы-выходы и шел не дорогой, конечно, я увидел — там часовой стоит. Юркнул в порт и на корабль прыгнул. Когда в кают-компанию зашел, там было накурено, надышано, наплевано и уже заканчивался ужин — везде лежали куры, ноги, лапы, колбаса и бутылки с вином и водкой. Я был в полуряске, и все одним голосом сказали: «Че-орт!» Я говорю: «Не черт, а Ваня, эконом архиерейского дома». Вот этим они были куплены с первой минуты: «Совсем не черт, а Ваня-эконом».
Матросы: Что вам угодно? Я: Угодно договориться с вами навсегда: быть архиерею или не быть!
Матросы: Да-а, мать его такую, этот архиерей и поляк еще вдобавок, что ему русское!
Я: Только одно знаю, что когда его посвящали в архиереи в 10-м году, 24 октября, то он такую речь говорил: «Я очень долго собирался и наконец-то собрался убежать с темного запада к светлому, хотя и в лаптях, востоку русскому!»
Все они: А-а-а! — папироски в сторону, — но все-таки, все-таки конкретно!
Я: Конкретно — надо разобраться. Мы знать ничего не знаем, а вы все приезжаете и приезжаете. Архиерей в Ростове, но, если надо, я его найду в три счета.
Матросы: Но чем вы докажете, что вы ничего не знали?
Я: Когда моряков хоронили, в портовой церкви был священник Суриков. Давайте спросим у него.
Матросы: Товарищи, возьмем Сурикова. Давайте Сурикова сюда.
Пришла машина, привезли Сурикова. Суриков (кляц-кляц, стучит зубами): Ваня, и вы здесь?
Я: И я здесь, отец Иван. Садитесь, поговорим. Суриков: И все-таки (кляц-кляц), на какой предмет будет разговор?
Я: Увидите, на какой предмет. Вон, предметов полный стол стоит (показываю на бутылки), давайте опрокинем по рюмочке.
Вот этим я их снова всех купил. Моряки сейчас же поналивали нам полные стаканы. Суриков, конечно, выпил весь стакан, я немножко прихлебнул.
Я: Закусывайте! Но как он мог есть, когда у него зуб на зуб не попадает. Есть пришлось мне, и лапы, и колбасу.
Я: Отец Иван! Почему вы владыку не пригласили хоронить моряков?
Суриков: Какое же я имел право, Ваня, приглашать, когда там родные, родители их? Если бы родители сказали мне, то я пошел бы и пригласил владыку.
Моряки: Ах, вот как! Так их растак! Как же они нас информировали? Вопрос исчерпан. Еще по рюмочке!
Я (морякам): Можно с вами завтра встретиться в городе, чтобы получить в исполкоме разрешение на панихиду? Владыка в двадцатый день отслужил бы панихиду в городском парке на клумбе и речь сказал. Владыка — юрист.
Моряки: О-о-о! Это хорошо, это хорошо! В час ночи повезли нас по домам. Сурикова сбросили у калитки, а меня у архиерейского дома. Я сейчас же, не успела машина поворотить, пешком, пешком на подворье. В два часа ночи добежал, сразу к владыке:
— Все устроено! Вы служите на Сретение панихиду.
— Пся крев, — говорит, — Ваня, пся крев. (Это польское ругательное слово — собачья кровь.)
