Командир девятого Геннадий Симаков
В недрах восьмого остались еще два погибших: мичман Леонид Мартынов и Леонид Деревянко. Найти их так и не смогли. Скорее всего, задыхаясь, они спустились в трюм, чтобы облить себя водой, наверх же выбраться уже не успели.
Тем временем в сражение с угарным газом вступил кормовой девятый отсек. Из восьмого туда же просачивался смертоносный смог. В девятом под началом капитан-лейтенанта Г. А. Симакова было девятнадцать старшин и матросов. На всех лишь восемь исправных изолирующих аппаратов.
И снова вспоминает Геннадий Алексеевич Симаков: «…Едва я проскочил из восьмого в девятый, командир по „Каштану“ приказал никого больше из отсека в отсек не пускать. Дверь немедленно задраили. Я посчитал людей в отсеке. Всего оказалось 19 человек. Аппаратов ИДА было лишь четыре да четыре ИП-46. Старшина отсека старший матрос Олейник (за рассудительность и грамотность мы все называли его по имени-отчеству — Иван Васильевич) сказал мне: „Товарищ капитан-лейтенант! Вы весь черный!“ Я провел рукой по лицу, рука была черной от сажи. Спустился в душ девятого, ополоснул лицо, и меня начало рвать. Самочувствие было препоганое. Кое-как выбрался обратно. Так как чувствовал себя очень плохо, то поставил на связи Кириченко, а сам присел на диван. Мутило, вскоре начали стучать из восьмого, рвались к нам. Запросил мостик. Оттуда подтвердили: „Никого не пускать, потому что надо любой ценой сохранить кормовой отсек“. Я спросил: „А как же люди?“ Ответили, что их будут выводить через верхний люк восьмого. Я поставил матросов у двери носовой переборки, приказал держать ручку, вставить болт, никого не пускать, а дверь взять на барашки. Слышал голос Коли Ясько. Он тоже что-то говорил своему личному составу, успокаивал людей.
Когда стали отдраивать люк восьмого, кто-то дал воздух в отсек, наверно, сдали нервы. Это была большая ошибка. Если бы ее не было, люди бы все спаслись. Ведь на стравливание воздуха ушло несколько часов и только тогда смогли открыть люк. За это время все дымом и надышались… Кто дал воздух, мы так и не узнали. Да и какая теперь уже разница! Мы слышали по характерному свисту, что воздух идет в отсек. Стучали им в переборку, кричали, чтобы этого ни в коем случае не делали, доложили командиру. Затем я написал записку и через переборочный стакан передал ее в восьмой. Там ее приняли и, наверно, прочитали, так как вскоре подачу воздуха прекратили. Затем снова дали. Я думаю, что этим воздухом пытались дышать.
В отсеке мы пробыли долго, думаю, часов восемь-девять. Постепенно прибывал дым. Люди начали задыхаться, начали терять сознание. Несколько раз перезаряжали РДУ. Затем услышали, что в восьмом отдраили люк. Доложил. Командир приказал готовиться к выходу, выходить через восьмой, оставить добровольцев для осмотра отсека. Собрал людей, объяснил задачу. Тем, кто чувствовал себя хуже, дал немного подышать в ИДА, чтобы восстановили силы. Отдраили дверь в восьмой. Из нее, как из преисподней, черные клубы дыма. Выходили организованно. Для осмотра отсека и закрепления со мной остались старшина 2-й статьи Филимонов, старшие матросы Олейник и Пронуза. Все трое включились в ИДА, так как должны были выходить со мной последними. Я и Олейник надели ИДА. Остальные без них. Прорывались на верхнюю палубу так: построились в ряд по одному, стоящий первым набирает в рот воздуха, прекращает дыхание и через открывающуюся дверь в восьмой, а там по трапу через люк наверх, а очередной быстро закрывает дверь и ждет своей очереди. Так выскочили все девятнадцать. Осмотрели отсек в последний раз, закрепили по штормовому штатное имущество и, задраив за собой дверь, вышли на верхнюю палубу. Вышел наверх последним, гляжу, а по всей палубе ребята наши из восьмого лежат. Отовсюду хрипы такие, стоны, как рыдания. Увидел там и друга своего Колю Ясько. Было очень тяжело, ведь мы с Колей и учились вместе, и служили, дружили десять лет. Откачивали их как могли. Не думаю, что это делалось профессионально, ведь доктор погиб. И хотя все очень старались, спасти не смогли никого…»
И еще одно свидетельство о действиях в девятом. Из объяснительной записки матроса Федора Гропилы: «…Из восьмого успел перескочить в девятый. Там мне стало лучше. Я встал на диван, так было легче дышать. Света не было, достали аварийные фонарики. Через переборку стал сильно идти дым, загерметизировали дверь и дыма стало меньше. Начали перезаряжать РДУ. Держали связь с первым отсеком. Мы хотели узнать обстановку в восьмом. У переборки встал старший матрос Богланов. Он кричал и стучал, но ответа долго не было. Затем кто-то постучал в ответ. Передали записку через стакан, ответа не получили. По телефону нас запрашивали: „Что в восьмом?“ Мы отвечали, что не знаем. Затем трубку взял капитан-лейтенант Симаков, он о чем-то говорил, а потом объявил нам, что приказано оставлять отсек. Симаков хорошо все организовал. Он сказал, что с ним останутся Филимонов, старшие матросы Олейник и Пронуза. По команде отдраили переборку. Первым вышел старшина 2-й статьи Федулов, затем я. Когда вышел на палубу, там лежали ребята, которые были в восьмом. Я прошел мимо и спустился в первый отсек. Здорово болела голова. Немного пришел в себя. Дали команду: тем, кто хорошо себя чувствует, идти оказывать помощь другим. Я вышел и оказывал помощь матросу Фролову и мичману Бленщенкову. Очень долго делал искусственное дыхание, но ничего не получилось, и оба они умерли…»
Битва за лодку
Теперь в прочном корпусе люди оставались лишь в четвертом, пятом и первом отсеках. В первых двух обстановка тоже с каждым часом становилась все тревожней.
Теперь надежды командования лодки были во многом связаны именно с четвертым отсеком. На момент тревоги в четвертом отсеке было семеро: капитан-лейтенант Белик, старший лейтенант Аджиев, старшина 1-й статьи Гайдук, матросы Бурцев, Отраднов, Жемерев и Семенов. Как и положено по тревоге, они загерметизировали отсек. Приготовили дыхательные аппараты. Внезапно погасло освещение. Двигаясь на ощупь, подводники приготовили к пуску дизели. Начал поступать дым. Вначале его было совсем немного, но постепенно становилось все больше. Командир отсека старший лейтенант Аджиев объявил:
— Сколько нам здесь находиться, неизвестно, поэтому ИДА надо экономить. Старайтесь сколько можете обходиться без них. Кому совсем невмоготу, включайтесь!
По телефону из первого приказали пустить дизель, затем другой. Дышать становилось все труднее. С разрешения Аджиева матросы парами по очереди спускались в трюм, где еще был воздух. Офицеры же оставались на своих постах бессменно.
Вскоре пришлось остановить дизели.
Из объяснительной записки капитана 2-го ранга В. Н. Пашина: «…Из четвертого поступил доклад, что быстро увеличилась загазованность. Были пущены дизель-генераторы. После их пуска была попытка принять нагрузку. Батарейный автомат № 1 был выбит. Старший лейтенант Аджиев чувствовал себя плохо. Дизель-генераторы вентилировали несколько часов. Но охлаждения дизель-генераторов не было, начался перегрев и ДГ пришлось остановить».
Можно лишь представить состояние командира корабля и командира электромеханической боевой части в этот момент! Ведь остановка дизелей означала утрату последней возможности оживить электроэнергией обесточенный атомоход. Но другого им не оставалось.
