Знавший архитектора Стасова мемуарист Вигель писал: «Он, кажется, был человек не злой, но всегда угрюмый, как будто недовольный. Суровость его, которая едва смягчалась в сношениях с начальством, была следствием, как мне сдается, чрезмерного и неудовлетворенного самолюбия».
Дом № 23
Желчный Вигель немного сгустил краски, но вообще-то ущемленное самолюбие и вправду было Стасову присуще. Как раз в доме Тухолки он рассказывал сыну Владимиру о своей жизни и горько жаловался на непонимание со стороны августейшего заказчика. Троицкий собор Измайловского полка, который Стасову казался главным его произведением, царю не понравился и при дворе этот храм называли «старой штукой».
И все-таки самолюбию зодчего было чем удовлетвориться. Он создал множество сооружений, среди которых были Спасо-Преображенский собор, Московские и Нарвские триумфальные ворота, здания на Невском проспекте и в Царском Селе, Ямской рынок на Грязной улице (его мы еще увидим).
...В те годы, когда Стасовы жили в доме Тухолки, у Василия Петровича было уже все позади. Вскоре он съедет отсюда, а в 1848-м уйдет из жизни.
А вот у Владимира Васильевича Стасова, который задержался в доме Тухолки на добрый десяток лет, до 1854-го, все было впереди. Впрочем, его карьера чуть было не оборвалась в самом начале. В августе 1849 года столичные жандармы получили предписание: «отправиться... в квартиру жительствующего Московской части, 1-го квартала, в доме Тухолки, под № 130... титулярного советника Владимира Стасова, арестовать его, опечатать все его бумаги, кроме книг и вещей, и вместе с бумагами представить его в 3-е отделение Собственной Его Величества канцелярии».
Стасова привлекли тогда по делу петрашевцев. Но следствие показало его непричастность к антиправительственным замыслам – и он был отпущен восвояси. И уже вскоре читатели узнали о рождении нового критика. Знаменитого критика, громовержца, яростного проповедника передовых принципов в искусстве.
«Кто, собственно, он был, Владимир Васильевич Стасов?
Это был рыцарь в благороднейшем смысле слова. Он казался рожденным для искусств... По жизненности своей натуры и по рыцарской складке своего темперамента он быстро во всеоружии становился на страже и зорко следил за появлением на горизонте новых явлений...»
Это писал о Стасове Илья Репин, сам отчасти обязанный ему своей славой.
ДОМ № 25
«В ГРЯЗНОЙ УЛИЦЕ В ДОМЕ МАДАТОВОЙ»
Сегодня двухэтажный дом № 25, стоящий на углу улицы Марата и Кузнечного переулка, выглядит не слишком презентабельно. За два столетия (построен он был в конце XVIII в.) здание вросло в землю, да и просто потерялось среди окружающих строений.
Зато своей историей дом № 25 может дать фору многим этим строениям. Чего только не случалось на этих двух этажах, кто только на них не бывал!
Дом № 25
Имя первого владельца этого дома неизвестно, да и вряд ли оно важно. Важнее другое: в пушкинские времена хозяйкой здания была грузинская дворянка Магдалина Мадатова. И сюда приходили письма с таким адресом: «Милостивой Государыне Моей Ольге Сергеевне Павлищевой у Владимирской в Грязной улице в доме Мадатовой».
О.С. Павлищева
Знатоки пушкинской биографии помнят: Ольга Сергеевна приходилась поэту родной сестрой. Судьба ее складывалась не очень благополучно, она засиделась в девах. Наконец, 30-летней Ольге сделал предложение скромный чиновник Николай Павлищев, пятью годами ее моложе. Однако родители Пушкиной отчего-то оказались против брака. Пришлось поступать в лучших романтических традициях: Ольга Сергеевна и Николай Иванович обвенчались втайне от старших Пушкиных. А потом призвали на помощь Александра Сергеевича, чтобы тот уговорил родителей примириться со случившимся.
В доме Мадатовой находилось первое семейное гнездо Павлищевых – «уютная квартирка», в которой наверняка бывал А.С. Пушкин. Жила здесь при Павлищевой и знаменитая пушкинская няня Арина Родионовна, кормилица Ольги.
Увы, в этом доме няня занемогла – возможно, простудилась по пути из деревни в столицу. Вскоре она умерла. В метрическую книгу Владимирской церкви летом 1828 года было вписано: «скончалась старостию в возрасте 76 лет, 5-го класса чиновника Сергея Пушкина крепостная женщина Ирина Родионова».
А в 1991 году на доме № 25 была установлена мемориальная доска с бронзовым профилем няни:
Павлищевы прожили в доме Мадатовой недолго: здешняя квартира устраивала их не во всем, и они подыскали себе более подходящее жилье. Потом Павлищев получил должность в Варшаве, куда супруги и отправились. А дальнейшая их жизнь сложилась совсем не в русле романтического начала: Николай Иванович оказался скуп и мелочен, и конфликты не заставили себя ждать...
От Магдалины Мадатовой дом на Грязной перешел в руки крупного чиновника, главы Придворной конторы Александра Блока. Он был не просто тезкой знаменитого поэта, но и его прадедом. Правда, если правнук звался Александром Александровичем, то прадед – Александром Ивановичем.
А потом настала очередь купцов Федоровых, владевших этим зданием до самой революции. Они превратили анфиладу комнат первого этажа в ряд изолированных лавок – этакий мини-рынок. Здесь работало множество всяких заведений, в том числе трактир «Ярославль», а также кухмистерская, много лет принадлежавшая купцу Николаеву. (Кухмистерскими тогда назывались заведения, где кормили дешевыми, но сытными обедами.)
С этой кухмистерской, работавшей и в XX столетии, связана следующая литературная страница истории дома.
НА БАНКЕТЕ ПОДАВАЛИ ЛАБАРДАН
В первые годы XX столетия российская интеллигенция мечтала о переменах. Не были исключением и писатели. Они стали все чаще собираться вместе, а чтобы собрания эти не привлекали внимания полиции, придумывали вполне благовидные формы встреч. Например, литературные ужины, прозванные с иронией и намеком «банкетами» (в подражание французским банкетам, которые подготовили во Франции революцию 1848 г.).
Где проходили эти банкеты? Читатель, конечно, уже догадался об ответе, но дадим лучше слово одной из участниц этих застолий, уже знакомой нам Ариадне Тырковой-Вильямс: «Собирались мы в кухмистерской, на углу Николаевской и Кузнечного переулка, в грязненьком помещении, где купцы справляли свадебные обеды и похоронные тризны. Неважная была еда. Неизменно подавалась какая-то таинственная рыба лабардан. Так и спрашивали друг друга:
