А вот почему. Со временем чиновникам стало понятно, что Лесному институту его огромная территория просто не нужна, и казна решила подзаработать: участки земли начали продавать или сдавать в аренду дачникам. Поскольку эти места считались самыми здоровыми в гигиеническом отношении среди всех петербургских предместий, желающих осесть в Лесном становилось с каждым годом все больше. Журналист Владимир Петрович Бурнашев, писал в 1838 году об «уютных летних домиках», выстроенных недавно на принадлежавших институту участках: «они оживотворили мертвые, скучные пустыри и доставили Лесному институту значительный капитал, который служит к поддержанию и улучшению заведения». А вот уже мнение одного из дачников, известного литератора и цензора Александра Васильевича Никитенко, год 1841: «Перебрался на дачу за Лесной корпус. Погода редкая. Не только тепло, даже жарко. Крошечный садик мой похож на пушистое зеленое гнездышко. К сожалению, я не могу поселиться в нем безвыездно, а буду посещать его только набегами, для свидания с семьей и для кратковременного отдыха. Я прикован к Петербургу делами и необходимостью регулярного заработка».
Так вот и родился топоним: после открытия дачной эпохи всю местность стали именовать Лесным корпусом, а затем просто Лесным. Поскольку дачников было немало, новое имя передавалось из уст в уста и обрело, наконец, постоянные права жительства в столичной топонимике.
Лесновские места долго сохраняли популярность. Несмотря даже на то, что годы и расширение города брали свое. Вот из записей того же Никитенко за 1854 год: «Сильно надоел мне этот Лесной корпус. В нем все переменилось – лес истреблен, поля заняты огородами, население умножилось, развелись кабаки, – одним словом, вышел дрянной городишко». И все-таки другой современник отмечал в 1886 году: «Обилие зелени и сухой здоровый воздух привлекают в эту местность весьма много из зажиточного класса петербургского населения, преимущественно петербургского купечества». А известный историк Петербурга Михаил Иванович Пыляев еще двенадцатью годами позже констатировал, что Лесной «является любимейшей и многочисленнейшей дачной колонией с населением, достигающим в летнее время до 30 с лишком тысяч, из коего с каждым годом все более и более остается в Лесном и на зиму».
Но все же со временем Лесной, как дачное предместье, стал сдавать позиции. Дачники начали перебираться в Шувалово, Озерки, Парголово. А здесь становилось все больше тех, кто избрал Лесной по скудости средств. Петр Петрович Гнедич, вспоминая об артистах императорских театров начала XX века, рассказывал: «Последние же актеры ютились на таких окраинах, куда казенные экипажи не посылались. Один даже жил круглый год в Лесном и, не имея возможности тратить даже на трамвай, ежедневно отмерял десятиверстное расстояние пехтурой, несмотря на слякоть и холод».
Нынешний свой облик Лесной начал приобретать в 1960-е годы. И тут уже не осталось следа не только от лесов – от дачных садов тоже. Теперь это обычный район города, со всеми присущими мегаполису достоинствами и недостатками.
Пять, шесть, восемь…
Так ли уникальны Пять углов?
«В отличие от официальных наименований магистралей и площадей, Пять углов живут исключительно в живой традиции, – писал историк Петербурга Александр Валерьевич Кобак. – Есть в этом и легкая усмешка, и точность, и какая-то домашняя простота, не свойственная строгой и чопорной традиции петербургских наименований и напоминающая скорее былую патриархально-купеческую Москву».
Пять углов: это название вошло в петербургский обиход еще в конце XVIII столетия, а в XIX веке стало достоянием литературы. У Пяти углов жил некоторое время герой «Преступления и наказания» Родион Романович Раскольников. Алексей Константинович Толстой писал в 1870-х в шуточной «Оде на поимку Таирова»:
Близ лавок и трактиров,
Скрываясь там и сям,
По-прежнему Таиров
Пугал собою дам.
Однажды шел он важно
Вблизи Пяти углов,
Его узрел отважный
Сенатор Муравьев…
Пять углов упоминаются у Александра Ивановича Куприна и Осипа Эмильевича Мандельштама. Сергей Донатович Довлатов писал роман «Пять углов». Да и подростковая газета под названием «Пять углов» тоже оставила свой след в жизни города.
Почему перекресток Загородного проспекта с улицами Ломоносова, Рубинштейна и Разъезжей получил такое имя, объяснять вряд ли надо. Как правило, у перекрестков по четыре угла, а вот здесь их получилось пять, желающий может пересчитать сам.
Широкая известность этих Пяти углов породила уверенность в том, что такое явление – уникально, причем оно присуще именно Петербургу и этому конкретному перекрестку. Но так ли это?
Достаточно повнимательнее изучить петербургскую карту, чтобы убедиться: Пять углов не единственные в своем роде. Там, где Суворовский проспект пересекается с 9-й Советской, а к перекрестку этому выходит улица Моисеенко, углов тоже пять. Даром, что один из них занят сквером, носящим ныне имя Галины Васильевны Старовойтовой.
По пять углов у Светлановской площади и площади Бехтерева. Еще одним примером пятиугольного перекрестка является место, где сходится улица Коллонтай с Российским проспектом и проспектом Пятилеток. Пятью углами горожане называют также пересечение Кондратьевского проспекта, Лабораторной улицы и Полюстровского проспекта.
Но пять углов – это еще не предел, есть в нашем городе и перекрестки экстремальней. Один из них – пересечение Московского проспекта, улицы Фрунзе и улицы Победы: сюда выходят сразу шесть углов. Также по шесть углов у площадей Восстания и Калинина, не меньше шести и у Комендантской площади. Нельзя не вспомнить, наконец, и Каменный остров, где 1-я Березовая аллея создает сразу два многоугольных перекрестка. Там, где она пересекается со Средней и Западной аллеями, а также аллеей Лессинга – шесть углов.
А там, где 1-я Березовая пересекается с Боковой, Большой и Санаторной аллеями, а также безымянным продолжением этой Санаторной аллеи, углов целых восемь. Восемь! Наверное, это и есть самый многоугольный из петербургских перекрестков.
Так что Пять углов на Загородном вовсе не уникальны. Стоит еще учесть, что многоугольные перекрестки существуют во многих городах России и мира – скажем, своими Пятью углами гордятся в Мурманске, Великом Новгороде, Нижнем Новгороде, Харькове. Аналогичные перекрестки есть в Париже и Таллине, а знаменитые лондонские Семь углов (Seven Dials) в Вест-Энде, где место пересечения семи улиц отмечено еще и старинным обелиском с солнечными часами, запечатлел в прозе Чарльз Диккенс: «Мы всегда такого мнения, что если бы никто из поэтов не обессмертил Семи углов, то Семь углов сами непременно приобретут себе бессмертие… Какая путаница может сравниться с путаницей Семи углов? где вы найдете другой подобный лабиринт улиц, дворов, переулков и аллей? где вы найдете такое скопище англичан и ирландцев, какое встречается в этой запутанной части Лондона?»
Только вот в российскую литературу вошли именно петербургские Пять углов на Загородном. В этом отношении они и вправду уникальны. Помните, как там у Владимира Семеновича Высоцкого в его «Зарисовке о Ленинграде»:
