Современный адрес дома Косиковского – Невский пр., 15, хорошо известен и нынешним петербуржцам. Автор обращения, Осип Осипович Реман, читателю также встречался: он был одним из самых авторитетных врачей тогдашней столицы, лейб-медиком двора, удостоенным множества наград и почестей. Нет сомнения в том, что его призыв коллеги услышали.
В обращении также говорилось: «Помещение для совещаний будет впрочем Господам Врачам доступно во всякое время дня, и в оном будут находиться две книги, из коих в одной всякий Врач может означать вкратце или свой метод лечения, или средства, оказавшие ему пользу при лечении холерных; в другой же можно помещать вопросы по предметам врачебным относительно сей болезни, на кои в оной же будут в возможной скорости помещаемы и ответы. Результаты разных таковых замечаний и практических наблюдений будут время от времени представляемы Комитету, для принятия мер к прекращению в здешней столице холеры по Высочайшей воле учрежденному».
Интересно бы знать, записал ли в этот журнал свой метод лечения знаменитый лейб-медик Николай Федорович Арендт, да вряд ли когда-нибудь это можно будет узнать: журнал не сохранился. А ведь было Арендту, что записать. Осип Пржецлавский рассказывает чудную и в полной мере анекдотическую историю с лейб-медиком, которому ясновидящая в петербургском доме поклонника медиумизма барона Альфреда Шабо поведала следующее: «Триста или более тому лет в восточной Индии два враждующих с собою племени дали друг другу генеральное сражение; с обеих сторон было по 100 000 или более воинов. Сражение продолжалось несколько дней, и после того на поле битвы осталось огромное количество убитых. Трупов никто не хоронил; в тамошнем жарком климате они скоро разложились, и продукты гниения человеческих тел глубоко пропитали землю. Со временем на приготовленной таким образом почве вырос большой тропический лес и в нем появилась неизвестная до того порода грибов. Местные жители употребляли их в пищу и от них заболевали также неизвестной болезнью. Это была холера-морбус и таково ее начало. Она сперва имела эндемический характер, а затем климатические условия превратили ее в эпидемическую».
То, что холера в самом деле произошла из Индии, видимо, укрепило доверие Арендта к словам ясновидящей. Отчего он и спросил ее о средства против болезни. А та ответила: самое эффективное «есть употребление внутрь… продукта пищеварения, производимого обыкновенным зайцем».
Пржецлавский заключает: «Мне известно, что предписанное сомнамбулой эксцентрическое, в фармакопее пропущенное лекарство, он пробовал давать больным и, разумеется, без всякого успеха».
Свой оригинальный метод борьбы с холерой – на сей раз профилактической – был и у доктора медицины Ивана Тимофеевича Спасского, известного как семейный врач Александра Сергеевича Пушкина. По воспоминаниям писательницы Марии Федоровны Каменской, он «поставил себе фонтанели на обе руки и ноги и утверждает, что теперь он, без всякой опасности заразиться, может трогать голыми руками холерных больных». Фонтанель – это, напомним читателю, искусственно вызванная гноящаяся рана. Несмотря на всю диковинность метода, он доктора Спасского не подвел: тот эпидемию успешно пережил…
Впрочем, не все нестандартные советы и рецепты врачами воспринимались с таким же энтузиазмом. Гомеопатические препараты, например, были встречены куда прохладнее – хотя на первых порах, в разгар общей растерянности, им не особо и препятствовали Адмирал Николай Семенович Мордвинов, горячий сторонник гомеопатии, писал еще 19 июня о попытках предотвратить заражение холерой с помощью гомеопатических препаратов: «В Петербурге очень многие принимают как предохранительное Veratr. Порошки Veratr. продаются с доизволения начальства. Герман имеет квартал для лечения холеры и будет иметь госпиталь. Болезнь не прилипчива, как изведал сам, посещая больных и помогая врачам. В степени охлаждения до́лжно давать 3-е деление; высокие не действуют».
Доктор Герман, заметим в скобках, был тогда самым популярным в столице гомеопатом.
Российский дебют холеры стал настоящим дебютом гомеопатии в России. Этот метод лечения уже привлекал к себе внимание, но именно в холеру начал показывать – по заверению адмирала Мордвинова – свою эффективность. Однако прохладность врачей старой школы тогда же сменилась активным противодействием. Из его же письма от 1 июля 1831 года: «Холера свирепствует здесь, а интриги медиков старой школы – сильных, потому что число их преобладает – до сих пор не допускают распространения гомеопатических средств. Герман пишет мне, что принужден был бросить употребление гомеопатических средств в госпитале, потому что все больные, которых ему поручали, были уже умирающие, прошедшие уже весь курс лечения аллопатического».
Тем временем смерти продолжались, вид бесконечных погребальных дрожек производил самое угнетающее впечатление на жителей столицы – и Николай I решил запретить дневные похороны жертв эпидемии. «Северная пчела», 3 июля: «В следствие объявленной Полициею Высочайшей воли, умершие от холеры впредь имеют быть хоронимы не днем, а ночью».
Эпизод, описанный Александром Павловичем Башуцким, явно последовал вскоре за этим запрещением: «Супруга генерала от артиллерии Г.А. И-а, совершенно здоровая, веселая, красивая, беззаботная и вовсе уже не нервная и не боязливая женщина лет сорока, жила на Литейном в одном из домов, ближайших к Невскому проспекту; она любила открывать окно между полуночью и двумя часами, чтобы подышать прохладой и насладиться спокойствием ночей, составляющих прелесть Петербурга. Холера была тогда в самом разгаре; больницы жадно глотали людей днем и отдавали их земле ночью, чтобы не смущать еще более сильно смущенных жителей. И-а слышит отдаленный и какой-то странный звук, неприятно врезывающийся в эту тишину: что такое? Звук ближе, ближе, она выглядывает из окна, мимо нее тянутся роспуски, она считает гробы: 11 на одних! Зрелище не совсем успокоительное. За роспусками другие, третьи, четвертые, впечатление усиливается; пятые, десятые, что это?.. двенадцатые, тринадцатые!.. сто двадцать семь мертвецов в одном поезде и только из одной, как она полагает, Мариинской больницы, которая тут почти рядом!.. Это ужасно! Она звонит девушку: ей дурно. Через четверть часа является доктор ведомства ее мужа; даются лекарства самые действенные, предписывается ванна, из которой больную выносят на кровать, чтоб умереть в жесточайшей холере к утру…»
Башуцкий пишет о Елизавете Ивановне Игнатьевой, супруге директора Артиллерийского департамента Военного министерства Гавриила Александровича Игнатьева; ей было сорока два. Похоронили генеральшу на Смоленском холерном кладбище.
И еще один эпизод, с рассказом Башуцкого перекликающийся. На этот раз рассказчик – писательница Мария Федоровна Каменская, а героиня – супруга Алексея Гавриловича Марфа Афанасьевна, запечатленная своим мужем в известном портрете. Она тоже умерла от холеры в эту эпидемию, причем умерла, как пишет Каменская, «чисто от страха»: «Она так боялась холеры, что закупорила все свои окна и сидела впотьмах. Раз ночью ей понадобилось взять что-то с окна, она приподняла занавеску и, как нарочно, увидала, что со двора их выносили гроб; этого было довольно, чтобы ее в то же мгновение схватила скоропостижная холера, и она в страшных судорогах к утру окончила жизнь. Две дочки ее, которые не захотели жить без своей мамы, нарочно для того, чтобы заразиться от нее и умереть, сняли с покойницы чулки и надели себе каждая по одному чулку на ногу, но, к великому отчаянью их, обе остались живы, что, кажется, ясно доказывало, что холера от носильных вещей не приставала».
