«Холерный хвост»: так потом назовут медики это явление, когда после резкого всплеска болезни еще долгое время тянется заболеваемость – не особо высокая, но и самая не низкая. Так что спешил К.Я. Булгаков, когда 10 августа писал брату в Москву: «Говорят, что 15-го будет молебен благодарственный об окончании холеры, которой бы, может быть, и теперь более не было у нас, если бы не яблоки, на которые народ, как обыкновенно после Спаса, кинулся, отчего эти дни более было больных и умерших».
Яблоки тут были ни при чем.
И продолжались смерти. 31 августа холера унесла жизнь выдающегося архитектора Адама Адамовича Менеласа, много работавшего в парках Царского Села и не успевшего завершить отделку Арсенала. В тот же день не стало одного из ближайших сотрудников лейб-медика Виллие, военного врача Семена Матвеевича Сушинского. 25 сентября от холеры умер действительный статский советник Осип Осипович Реман – тот самый, что обращался еще не так давно к «господам врачам в С.-Петербурге», побуждая их обмениваться опытом борьбы с эпидемией (похоронен он был на холерном участке близ Волковского кладбища).
Ровно в промежутке – оптимистическое письмо Пушкина Прасковье Осиповой от 11 сентября из Царского Села: «Холера закончила свои опустошения в Петербурге». И ответ из Тригорского – весьма примечательный: «Холера обошла, как по плану, всю губернию, – города, как и деревни, – но произвела опустошения менее чем в других местах. Но поистине замечательно, что она не показывалась в Великих Луках и в Новоржеве, пока не привез ли тело Великого Кн. Конст., а затем разразилась там жестоко. Никто не был болен в свите Великого Князя, и, однако же, через 24 часа после того как они покинули дом Д.Н. Филозофова, заболело, по крайней мере, человек 70, и так всюду после их проезда. В подтверждение этого нашего наблюдения, я только что получила письмо от моей племянницы Бегичевой, которая нас уведомляет, что за последнее время болезнь опять усилилась в Петербурге, ежедневно заболевают 26 и более человек, и я предполагаю, что та же причина производит то же самое действие, и так как размеры Петерб. больше, чем все другие места, где проезжало тело В.К., – болезнь продолжится там дольше».
Вот и еще одну причину эпидемии сыскали современники: тело великого князя Константина Павловича, умершего также от холеры.
А 7 ноября 1831 года петербуржцы, наконец, прочитали в «Северной пчеле» объявление, датированное предыдущим днем: «С чувством искреннего удовольствия и благоговейной признательности к Всеблагому Провидению, извещаем читателей наших о совершенном прекращении холеры в здешней столице. От 4-го Ноября осталось больных двое; 5-го заболел один; из сих троих больных двое выздоровели и один умер, а к нынешнему 6-му числу не осталось ни одного больного и никто не заболел. Слава и благодарение Всевышнему! С 14-го Июня по 5-е Ноября в С.-Петербурге всего заболело 9245 чел., из оного числа умерло 4757».
Цифры официальной статистики названы; Петр Петрович Каратыгин считал, однако, что они уменьшены «по крайней мере, на целую треть» – хотя веских доказательств тому не приводил. Можно, впрочем, не сомневаться, что во все времена официальная статистика неполна – хотя бы за счет тех граждан, что в любую эпоху не доверяют врачам и власти, предпочитая преодолевать трудности и болезни в одиночку.
На этом можно было бы и поставить точку в этой главе, если бы пресловутый и непременный «холерный след» не обнаружился и год спустя, в 1832-м. В конце июля этого года холера появилась в Кронштадте, а в августе снова пробралась в столицу, чем изрядно всполошила горожан. Александр Васильевич Никитенко 27 июня 1832 года записывал: «Сегодня мы получили по секрету сообщение от министра о появлении снова холеры в Петербурге. Говорят, несколько человек умерло в продолжение трех часов».
Паника, впрочем, погасла так же быстро, как и вспыхнула. Тем более, что и газеты – в отличие от прошлого года – на холеру не обращали ни малейшего внимания. Исполняли, надо думать, полученное сверху распоряжение воздержаться от нагнетания страстей. А Николай Иванович Греч писал о той холере Фаддею Венедиктовичу Булгарину 31 августа 1832 года: «Любезнейший Булгарин! Скажи, сделай милость, что это за подлецы у тебя здешние корреспонденты! Возможно ли находить им удовольствие в том, чтоб тебя стращать и расстраивать со мною!
Во-первых, о холере. Ты пишешь, по словам этих скотов, что она здесь сильнее, нежели была в прошлом году. Это ложь глупейшая! Здесь с 27-го числа заболело всего человек 200, а умерла половина, т. е. человека по два круглым числом в день, между тем, как от других болезней умирает по 50-ти человек в день. Из известных людей умер только бывший харьк. профессор Стойкович, гнусный скряга. У моего д-ра было семеро больных, из коих умер один, и потому, что призвали врача, когда не было уже спасения. Вообще припадки несравненно слабее прошлогодних. – Осторожность не мешает, но нечего трусить и горевать. Здесь никто об этом и не говорит».
Церковь во имя Воскресения Христова в Коломне
Прав был Греч. За четыре холерных месяца 1832 года – с начала августа по первые числа декабря – в Петербурге заболели этой болезнью 753 человека и умерли 441. Не так и мало, конечно, причем среди жертв болезни были и на этот раз люди известные – например, Екатерина Петровна Голенищева-Кутузова, супруга члена Государственного совета Павла Васильевича Голенищева-Кутузова, ушедшая из жизни 5 октября 1832. Но все-таки размах болезни был ничуть не сравним с 1831-м!
И постфактум: в память об избавлении города от холеры 1831 года возвели церковь во имя Воскресения Христова в Коломне, на нынешней площади Кулибина, а также две часовни на Грязной (ныне Марата) улице, возле Никольской единоверческой церкви. От коломенского храма ежегодно, 24 июля, отправлялся крестный ход в память избавления от холеры – вокруг Матисова острова; аналогичный крестный ход направлялся 28 июля от церкви Преображения Господня при Императорском Фарфоровом заводе к селу Смоленскому. Свой крестный ход в память о спасении от холеры ежегодно стал совершаться и в Царском Селе – 5 июля, с образом Знамения Божией Матери.
А граф Хвостов, некогда воспевший победу над холерой в Москве, и здесь не мог остаться в стороне от событий: сочинил стихотворение «Июль в Петрополе 1831 года» и отпечатал его за свой счет в пользу пострадавших от холеры. Незабываемое это было стихотворение, с такими, например, строками:
Огромны здания больницы,
Полмертвые пьют жизни сок,
Граждане знатные, вельможи,
От смерти входы сторожат;
Сугубя миг, врачи всечасно
Пространство облетают града,
Их ум крылатый, быстрый взор,
Под кровом хижин и в чертогах
Страдальцев бедных видят муки
И облегчение несут.
Журналист Владимир Петрович Бурнашев позже вспоминал о том, что последовало за публикацией – и да простит читатель автору длинную цитату, завершающую эту главу: «Тогдашние газеты, в особенности „Северная Пчела“ Греча и Булгарина, подтрунивали над этим великодушным даром его сиятельства и давали прозрачно чувствовать и понимать, что если граф сам не скупит всех экземпляров, продававшихся по рублю… то пострадавшие от холеры не увидят этих денег, как своих ушей.
