ПРИМЕЧАНИЯ
I. В Деян. 15:23 есть любопытное разночтение (см. критические издания греч. текста), которое, однако, не ставит под сомнение состав участников собора — по крайней мере, в отношении пресвитеров. В Textus Receptus 23–й стих звучит так: οί απόστολοι, και οί πρεσβύτεροι, και οί αδελφοί (א', Η, L, Ρ, Syr. и др.), «Апостолы и пресвитеры и братия находящимся в Антиохии, Сирии и Киликии братиям из язычников…» {такого же чтения придерживается и Синодальный перевод}. Некоторые другие переводы, как Revised King James Version, следуют более достоверному чтению, οι απόστολοι, και οί πρεσβύτεροι αδελφοί: «Апостолы и пресвитеры, братия…» или «Апостолы и пресвитеры братия» (опуская запятую). Но этот стих можно перевести и по–другому: «Апостолы и братья–пресвитеры», — поскольку Петр обращался к пресвитерам как συμπρεσβύτερος, или «сопастырь» (1 Пет. 5:1). Textus Receptus лучше согласуется с Деян. 15:22, но оборот και οι могли опустить из желания привести текст в соответствие с более поздними обычаями, которые не позволяли мирянам участвовать в соборах, — в его пользу свидетельствуют такие надежные источники, как א*, А, В, С, D, Вульгата и сочинения Иринея Лионского, и он присутствует в редакциях Тишендорфа (8–е изд.) и Уэсткотта — Хорта.
Беллармин и другие католики, а также некоторые англиканские богословы обходят молчанием факт участия пресвитеров и мирян в законодательном соборе и утверждают, что пресвитеры и миряне всего лишь выражали молчаливое одобрение. Так полагает, к примеру, Секер: «Апостолы присоединяют к себе пресвитеров и братьев… не для того, чтобы признать за ними такую же власть, но лишь для того, чтобы упомянуть об их согласии» (цит. по Jacobson, Speaker's Commentary, Acts 15:22). Д–р Пламптре придерживается совершенной иной точки зрения на Деян. 15:22: «Последние слова ["со всею церковью"] важны, поскольку они указывают на положение, которое занимали миряне. Если миряне одобрили постановление собора, значит, оно было представлено на их утверждение, а право утвердить решение подразумевает власть его отвергнуть или, возможно, изменить». Епископ Коттерилл (Cotterill, Genesis of the Church, p. 379) высказывает аналогичные соображения: «Это, несомненно, был открытый собор, а не просто тайная встреча неких чиновников. По существу, он во многом напоминал древнюю Агору, описанную Гомером: принятием решений на ней руководил совет знати, но простолюдины присутствовали и свободно высказывали свое мнение. Нельзя забывать и о том, что свобода слова на церковных соборах является истинным мерилом их репутации. Во все времена и при любом строе свободное обсуждение было несовместимо с деспотическим правлением одного человека или привилегированного класса. Опять же, толпа не просто присутствовала — Лука четко пишет о том, что вся церковь одобрила принятое решение и предпринятые в соответствии с ним шаги».
II. Авторитетность Иерусалимского собора как предтечи регулярных законодательных соборов и синодов часто переоценивают. С другой стороны, каноник Фаррар сильно ее недооценивает, когда пишет: «Собрание иерусалимской церкви можно назвать "собором" только в силу неоправданно широкого толкования понятий — это понятие подразумевает совершенно иной уровень организации, который не мог существовать в те давние времена. Так называемый "Иерусалимский собор" совершенно не был похож на вселенские соборы церкви ни своей историей, ни своим составом, ни своей целью. Это был не съезд уполномоченных делегатов, а собрание всей иерусалимской церкви, которая принимала у себя делегацию из антиохийской церкви. Даже Павел и Варнава, похоже, не имели права голоса при принятии решения, хотя их мнение было ничуть не менее объективным, чем мнения разношерстной толпы, и они не были обязаны проявлять какую–либо лояльность по отношению к Иакову. Возможно, мнением иерусалимской церкви интересовались из уважения, однако она не обладала никакими преимуществами и не пользовалась исключительной привилегией навязывать свои решения свободной Божьей Церкви. "Постановление" этого "собора" было не более чем мудрой рекомендацией отдельного синода, адресованной конкретной епархии, и действовало в течение ограниченного срока. По существу, это был поместный конкордат. На два его пункта вселенская церковь не обратила никакого или почти никакого внимания; всего через несколько лет Павел дважды поставил под сомнение третий пункт и в конце концов добился его пересмотра — на основании тех же принципов, но с совершенно иным результатом. Партия иудействующих, придерживавшаяся столь же критических позиций, сочла, что уступка, которую собор сделал язычникам, решив не настаивать на необходимости обрезания, не имеет реальной силы, и это стоило Павлу отчаянной борьбы, которую он вел всю оставшуюся жизнь. Если это циркулярное письмо можно назвать обязательным и окончательным постановлением и если собрание одной церкви — не делегатов, а всех ее членов, — можно назвать собором, то никогда еще не было соборного решения, на которое бы так мало ссылались, и никогда еще не было постановления, которое бы столь единодушно считали недейственным и те, кто отрицал справедливость его послаблений, и те, кто оспаривал по меньшей мере три из четырех его пунктов, словно вопрос все еще был открыт» (F. Farrar, Life and Works of St. Paul, I. 431).
§ 65. Церковь и Царство Христа
Таким образом, апостольская церковь производит впечатление свободного, независимого и полноценного организма, системы сверхъестественной, божественной жизни в человеческом теле. Внутри самой церкви есть все, что необходимо для достижения стоящих перед нею целей. Она удовлетворяет свои внешние потребности за счет своего свободного духа. Это независимый и самоуправляемый институт, который существует внутри государства, но не принадлежит ему. В истории первых трех столетий нет ни малейшего признака объединения с государством, будь то в форме иерархического главенства или эрастианской субординации, подотчетности церковных споров государству. Апостолы почитали гражданские власти как божественное установление, предназначенное для того, чтобы защищать жизнь и собственность, вознаграждать добрых и наказывать злых, — даже во времена Клавдия и Нерона они требовали неукоснительно подчиняться государству во всех гражданских делах, подражая своему божественному Учителю, Который подчинялся Ироду и Пилату в земных делах и воздавал кесарю кесарево. Однако в том, что касалось их духовного призвания, они не позволяли государству что–либо запрещать или приказывать им. Они жили по принципу «слушаться Бога более, нежели человеков», и за эти убеждения всегда были готовы претерпеть лишение свободы, насмешки, гонения и даже смерть, но никогда не брали в руки плотское оружие и не призывали к мятежу и революции. «Оружия воинствования нашего, — пишет Павел, — не плотские, но сильные Богом». В мученичестве гораздо больше доблести, чем в сопротивлении огнем и мечом, и оно в конечном итоге гораздо чаще приводит к полной и долговременной победе.
