Но обратимся все же к теме фашизма. Интересно, что законопроект о борьбе с фашизмом, который не смогли провести демократические лидеры в 89-м, 91-м годах через первую демократическую Думу, сейчас пробивает один из представителей КПРФ. А ведь оппозиция могла бы препятствовать этому. Здесь возникает загадочный альянс самых крайних антигосударственных, антинационально настроенных демократов и коммунистической фракции. Думаю, что обе стороны ставят себе разные цели. Общая цель может быть такая, что крик об опасности фашизма всегда нравится на Западе. Но дальше они ставят себе разные цели. Когда такой закон будет принят, то им можно будет пользоваться, создавая атмосферу опасности, назревающего кризиса, катастрофы в стране. И какая угодно партия, та, которая будет иметь в это время власть, средства информации, может им манипулировать. Но боюсь, что это будет использовано против русских, потому что это всегда сводится к русскому национальному самосознанию, представлению о том, что Россия имеет какой-то собственный путь развития, какие-то свои цели. И это всегда будет под ударом в случае принятия такого закона.
Я лично ни разу не читал публикацию о том, что есть татарский, башкирский, еврейский фашизм, всегда речь идет только о русском. В законе об этом не говорится — о русском непосредственно, но всегда подразумевается.
В законе в этом смысле написано или уж очень простодушно, или уж очень непростодушно, как говорил Достоевский. Конечно, фашизм может быть только национальным. Это коммунизм интернациональный и может быть интернационалистским. Это либерализм может быть интернационалистским, но фашизм может быть только какой-то национальности. Если есть угроза фашизма в нашей стране, то какой нации? Здесь об этом не говорится.
Не раз в последнее время я слышал разговор о том, что та всемирная отзывчивость русского народа, которой в свое время так восхищался Достоевский, в настоящих условиях превратилась в порок, в вид душевной слабости и отсутствия средств и желания к самозащите. Действительно, сейчас появилось какое-то чувство слабости в русском человеке, чувство самосохранения, стремления к выживанию, которое присуще каждому народу. Мне кажется, что это результат очень тяжелой истории России в XX веке, отчасти еще и до этого со второй половины XIX века. Когда русское национальное самосознание, чувство того, что русские образуют единый народ, находилось между молотом и наковальней и раздавленным, сейчас каким-то чудом постепенно воскрешается. Можно было бы ожидать, что оно будет вообще затоптано до конца, так что никакого следа не останется. Вот, может быть, результатом продолжающегося этого болезненного периода и является ощущение, которое, конечно, сказывается и в нашей деятельности.
Но вернусь собственно к теме. Вот я беру словарь, открываю слово «фашизм». Написано: латинское слово, пучок, связка, объединение, партия. Значит, это слово, если испоганилось при Гитлере, теперь нельзя употреблять? Почему мы путаем национал-социализм с фашизмом? Конечно, у нас в стране после войны осталось чувство, что мы воевали с фашистами. Но на самом деле был фашизм итальянский, испанский, румынский. И он не оставил бы следа в мире, если бы не было немецкого национал-социализма. В законе о фашизме иногда появляется вдруг нацизм, иногда национал-социализм, и эти понятия нарочно остаются неразъясненными, неразделенными.
Кстати, сами немецкие нацисты не называли себя фашистами. Они подчеркивали: «Мы национал-социалисты, мы — нацисты». А в законе это все подменяется, и специально создается зыбкое такое понятие, которое можно использовать как угодно. Я уже писал об использовании термина «антисемитизм», который нигде не раскрывается.
Ну, по крайней мере, под русским фашизмом понятно, что подразумевается, и вроде ясно, что такое явление нам не угрожает, а угрожает принятие такого закона, который, с одной стороны, вроде бессмыслен, потому что борется с явлением, которого нет, а с другой — опасен, потому что создает образ, как говорили про Советский Союз, империи зла. Теперь это переносится на Россию. И принятие Думой, в которой к тому же большинство как будто выступают с патриотической позиции, такого закона, конечно, будет позорным.
Сейчас обсуждается и одновременно внедряется в жизнь реформа образования. Из всех реформ, обрушившихся на нашу жизнь за последние десятилетия, эта реформа одна из тех, которая, если она пройдет, наиболее глубоко повлияет на жизнь, будет иметь самые длительные последствия. Надо сказать, что лица, пропагандирующие и осуществляющие эту реформу, тонко ощущают изменения в настроении народа. В частности, все привыкли к тому, что у нас слово «реформа» лишь по-другому выражает понятие разрушения: реформа экономики, жилищного хозяйства и т. д. И вы, как правило, услышите, что планировщики этих изменений образования сами являются противниками реформ, они предлагают лишь его модернизацию (сторонники военной реформы, например, до такой тонкости не дошли). Но ведь не в терминах суть, а в делах.
Что же конкретно происходит? Вводится так называемый Единый государственный экзамен, который одновременно будет и выпускным, и приемным; он будет определять и уровень знаний, оканчивающих среднюю школу, и возможности их поступления в тот или иной вуз.
Экзамен предлагается проводить в форме тестов. Большинство заданий заключается в том, что нужно выбрать правильный среди нескольких ответов (поставить крестик в правильной клеточке). В других — указать верный ответ. Экзамен проводится не учителями школ, а специально для этого создаваемой комиссией. Потом письменные работы направляются в Центр, где их проверяют (предположительно машины) и выставляется определенный балл. Сведения о полученных баллах молодой человек направляет в вуз (возможно, сразу в несколько), где прием осуществляется сразу по количеству баллов.
Вообще терминологически внедрение реформы подготовлено, как говорят, «грамотно». Сейчас это вообще называется «экспериментом». Как бы примерка — «как получается». Но из года в год число субъектов Федерации, в которых проводится «эксперимент», растет. И явно дело идет к всеобщему директивному введению этой системы. Если таковая тенденция очевидно поддерживается центральным министерством, то как ей будет сопротивляться небольшой провинциальный институт? Мощные институты, вроде МГУ или ЛГУ, может быть, на несколько лет отстоят свое право проводить собственные вступительные экзамены, но под конец должны будут уступить общей тенденции.
Проведение этих принципов в жизнь, безусловно, приведет к гибели имеющейся у нас системы образования. Нужно себе представить, какие знания можно проверить системой тестов. Решение самой простенькой геометрической задачи сюда совершенно не укладывается. Равно как и стандартное обычное сочинение на тему типа «Женские образы в романах Тургенева». В одной инструкции к проведе-нию такого экзамена по математике специально оговорено, что «решение на оценку никак не влияет». То есть надо не показать понимание определенного раздела, а угадать ответ. Мыслящий человек редуцируется к уровню примитивного автомата. А если такая система экзаменов утвердится, то и школа к ней приспособится. В последних классах будут учить тому, как верно отвечать на тестовые вопросы. Например, не понять доказательство теоремы Пифагора, а выбрать один из четырех вариантов ответа. Воспитываться будет совсем другой тип мышления (если это вообще можно назвать мышлением).
