Последнее из ставших международно знаменитыми описаний Дуная составили в 2004 году два молодых в ту пору австралийца, философ Дэниел Росс и кинорежиссер Дэвид Барисон. Они проделали путь от низовий к верховьям реки, произведя при этом около пятидесяти часов видеозаписей. Отмонтированные речные репортажи R’n’B перемежают фрагментами бесед с мощными европейскими умами: философами Филиппом Лаку-Лабартом, Жан-Люком Нанси и Бернаром Стиглером
[3], а также кинорежиссером Гансом-Юргеном Зибербергом, автором семичасовой киноленты “Гитлер. Фильм из Германии”. Помимо общих вопросов бытия, все эти дунайские разговоры крутятся вокруг курса лекций другого выдающегося философа, Мартина Хайдеггера, – о природе стихотворчества на примере гимна “Истр”, сочиненного в начале XIX века светочем немецкой поэзии Фридрихом Гёльдерлином. Гёльдерлин, творчество которого считается значимой тенденцией не только немецкой, но и мировой поэзии, два столетия назад воспел сущность Дуная и, рассуждая о немецком гении и немецкой культуре, противопоставлял свой Истр своему же Рейну, о котором, естественно, также сочинил гимн.
В 1942 году ректор университета во Фрайбурге Мартин Хайдеггер, комментируя скрытый смысл произведений гимнического стихотворца, осмыслил связи германской и античной культур, а также хаоса, в который погрузила Европу и весь мир Вторая мировая война. Хайдеггер открыто симпатизировал национал-социалистам, все время их пребывания у власти пусть формально, но состоял в гитлеровской партии и за это после окончания войны на несколько лет был отстранен от преподавания. Одни критики считают его убеждения трагической ошибкой, отстаивая при этом мнение, что политическая позиция не имеет отношения к научным взглядам; другие уверены: поддержка национал-социализма бросает тень на всю деятельность философа. Авторитет Гёльдерлина, талант Хайдеггера и его темный общественный опыт сделали лекции о гимне “Истр” (целиком опубликованные только в 1984 году) предметом сложного диспута – о добре и зле, мимолетности жизни и вечности смерти, о переплетениях коммунизма и нацизма, о реке жизни и жизни реки. Барисон и Росс, иллюстрируя дунайскими пейзажами комментарии своих ученых собеседников по поводу комментариев Хайдеггера к произведениям Гёльдерлина, выцелили точно: их трехчасовая малобюджетная лента получила призы международных кинофестивалей и на пару лет стала европейским интеллектуальным шлягером. Вот как Росс и Барисон обосновали свой непростой замысел: “Пересекая разрушенную недавней войной Югославию, занятую восстановлением национальной мифологии Венгрию, Германию, которая является одновременно сердцем новой Европы и призраком старой, Дунай как таковой остается главным вопросом познания. Дискуссия разворачивается вокруг самых провокационных вопросов нашего времени: о доме и месте, культуре и памяти, технологии и экологии, политике и войне, – волнующих нас так же, как в 1942 году они волновали Хайдеггера”.
Это документальное кино подкупает, помимо творческой самоотверженности его создателей (они пустились в рискованное предприятие без всякой гарантии того, что доберутся от низовий до истока), еще и жгучим, пусть и несколько наивным любопытством выросших на другом конце света Росса и Барисона к ключевым событиям европейского XX века. Дунай в “Истре” – всего лишь фигура речи, кулиса, на фоне которой разворачивались драмы мировых войн и апофеоз гигантских строек тоталитаризма. Дунай – водный горизонт новой Европы, кривое западно-восточное копье, на которое история нанизала сотни событий. Этим-то Дунай и интересен, как никакая иная река Старого Света. Нет в Европе другого столь искушенного свидетеля того, с какими болями и мучениями этот старый свет трансформируется в новый. Именно тут много столетий назад переплелись силовые линии германского, романского, славянского, угорского, восточного миров; здесь возникала современная Европа; на этих берегах царили и рухнули по крайней мере семь империй – Римская, Византийская, Габсбургская, Османская, Германская, нацистская, советская; самые разные народы воздвигали на этих берегах пантеоны бессмертным богам и павшим героям, творя трагические и возвышенные дунайские мифы. От бывшего нацистского концлагеря Маутхаузен до бывшего города социалистического будущего – строившегося в чистом поле от фундаментов до фабричных труб бетонного Сталинвароша – всего-то неполный день неспешного речного пути.
Ну что же, пора браться за весла. Пора ставить парус. “Пора перейти эту реку вброд”
[4]. Мне почти удалось совершить такой подвиг на первых же дунайских метрах, у моста за околицей Донауэшингена, ведущего от местного спортивного аэродрома к деревушке Хюфинген. Торпедирующий Бригах справа, Брег создает здесь отмель с подушкой из мелкой гальки, сужая едва родившийся Дунай до ничтожных 17 метров. Ради победы знания над природой я был готов не пожалеть если не самого себя, то закатанных выше колен новых джинсов, однако ринуться в бой со стихией мне помешала осмотрительность спутницы. Старшая сестра воспользовалась запретительным правом первородства. “Был бы ты на коне – другое дело!” – сказала она, и я не нашел контраргументов. Мы довольствовались форсированием первого из всех существующих притоков Дуная. Судя по карте, это 15-километровая река местного значения под названием Стилле-Мюзель, но на деле она является сущим, пусть и бодряще прохладным ручьем. На нашу неуклюжую переправу на тот берег с ироническими ухмылками поглядывали пролетавшие с запада на восток лихие велотуристы. Они только что побывали у фальшивки в Донауэшингене и наверняка поверили в наглую ложь Фюрстенбергов. Скорость мешала им увидеть и понять, что чистые шварцвальдские воды образуют священный Дунай не где-нибудь еще, а именно здесь.
Два столетия назад Фридрих Гёльдерлин так написал о Дунае в гимне “Истр”: “Он непокорен, нет ему покоя; / На что еще способен он, / Никто не знает”. На трехтысячекилометровом пути от Шварцвальда, Черного леса, до Черного моря Дунай протекает по территории десяти государств. Донау, Дэньюб, Дуна, Дунэря, Дунав, Данубий, Туна, Истр – все это названия одной и той же великой реки. Кстати, самой мутной среди крупных рек Европы. И вовсе не голубой.
2
Danubius. Римский рубеж
Безлюдье величественного, грандиозного потока – зрелище потрясающее и подавляющее. Милю за милей и снова милю за милей катит река шоколадные воды меж неприступных стен лесов, и почти необитаемы берега… Так проходит день, проходит ночь, и снова день – и так постоянно, ночь за ночью, день за днем: величавое, неизменное однообразие безмятежности, отдых, оцепенение, покой, пустота: символ вечности, воплощение небесного царства, воспетого священниками и пророками, куда так стремятся люди добрые и неосторожные.
