После крещения князя Владимира, сына Святослава, в отношениях Руси и Византии вражда долго перемежалась с сотрудничеством. С одной стороны, по крайней мере до начала XI века в составе императорской армии сражался корпус варяжско-славянских наемников. С другой стороны, от мечты о взятии Константинополя в Киеве не отказывались. Один историк-византинист сказал о чувствах ромеев к славянским варварам цветисто: “На протяжении больше чем ста лет русские занимали выдающееся место в комнате страхов, сотворенной богатым воображением византийского народа”. Последний древнерусский поход на Босфор организовал Ярослав Мудрый в 1043 году. Византийцы тогда разбили киевский флот в сражении у маяка Истресту. Каждому пленному отрубили правую руку – и выставили отнятые конечности на стенах крепости. Всего через три года после этого Константинополь и Киев заключили очередной договор о союзничестве.
Первая серьезная угроза целостности Киевской Руси возникла после смерти в 1015 году Владимира Святославича: пятеро его сыновей не поделили отцовское наследство. Рубежом, наметившим распад единого государства, считается 1132 год, когда скончался последний из по-настоящему великих киевских князей, Мстислав. Раздоры его наследников привели к всеобщей междоусобной войне, о которой новгородский летописец написал: “И раздрася вся земля Русская”. К той поре половцы, сменившие хазаров и печенегов в роли главных кочевников Понтийских степей и превратившие их в Половецкое поле, фактически отрезали от Киевской Руси земли Причерноморья. Торговля с ромеями и попытки осмысленной русской колонизации низовий Дуная постепенно сходили на нет, хотя в XII–XIII веках эти земли, граничившие с Византией и Венгерским королевством, могли находиться в формальной зависимости от Галицкого (позже от Галицко-Волынского) княжества: одни историки в это верят, другие это отрицают. В “Слове о полку Игореве” сказано о занимавшем стол в Галиче (1157–1187) князе Ярославе Осмомысле: “Высоко седиши на своем златокованнем столе, подпер горы угорскыи своими железными полки, заступив королеви [угорскому] путь, затворив Дунаю ворота, меча бремены чрез облаки, суды рядя до Дуная”. Осмомысл думал за восьмерых, но силы его были небезграничны.
В низовьях Дуная селился беглый люд разного роду и племени, в том числе славяне, скрывавшиеся от княжеских, боярских, половецких притеснений. Сведения об этих берладниках (от города Бырлад на одноименной речке, левом притоке левого дунайского притока Сирета), или бродниках (от “бродить”), встречаются в нескольких русских летописях. Непутевый звенигородский князь Иван Ростиславович, в 1145 году пытавшийся захватить власть в Галиче, даже получил прозвище Берладник, поскольку искал военно-политическую опору у этих новых дунайских переселенцев (“стал в городах Подунайских”, сообщает о нем Ипатьевская летопись). Берладники-бродники промышляли рыболовством, с половцами ходили в походы против русских, с русскими – в походы против половцев; в 1223 году отдельным отрядом участвовали в важной битве с монголами на реке Калке. “Берладскую землю” некоторые исследователи называют предшественницей Молдавского княжества, другие считают берладников кем-то вроде протоказаков. Конец этой вольнице – как и старорусским претензиям на владение низовьями Дуная – почти на полтысячелетия положило в 1237–1240 годах нашествие хана Батыя. Монголы погубили около половины жителей Киевской Руси (составлявшее, по приблизительным оценкам, четыре-пять миллионов человек), уничтожили ее развитую городскую культуру; южные русские земли чуть ли не целиком потеряли оседлое население. Все князья признали себя зависимыми от Монгольской империи. Венгерский король Бела IV писал римскому папе, что данниками хана стали “все области, которые граничат с востока с нашим королевством: Россия… бродники, Болгария”. И только в плавнях дунайской дельты скрывались от монгольских разъездов сохранившие свободу нищие охотники-рыболовы. Арабские авторы времен хана Узбека (1313–1342) называют Дунай в числе самых крупных рек Золотой Орды.
При внимательном изучении карты Российской Федерации на ней обнаруживаются две речки Дунай (в Ярославской и Архангельской областях), два поселка Дунай (в Приморском крае и Ленинградской области), три деревни Дунай, а также один архипелаг – в дельте реки Лены, названный по фамилии осваивавшего Заполярье енисейского казака Константина Дуная
[77]. В Киевской и Удельной Руси некалендарное, не попавшее в святцы имя Дунай иногда давали детям в честь речного духа, обычай поклонения которому славяне переняли, как считается, у скифов и сарматов. Из одного стародавнего документа – Волынской летописи – следует, что при дворе Владимира-Ивана Васильковича, княжившего во Владимире-Волынском ближе к концу XIII века, состоял бивший ляхов, ятвягов и литвинов воевода по имени Дунай. Есть и другая, мифологическая сторона лингвистической истории: одного из популярных персонажей русского эпоса, богатыря киевского цикла, звали Дунаем. “Тихий” Дунай – трагический герой по крайней мере трех значимых былин. Одна былина отправила этого Дуная Ивановича, в прошлом служившего королю Литвы, сватать его дочь Апраксу за князя Владимира Красное Солнышко. На возвратном пути в Киев богатырь на беду повстречал свою давнюю тайную любовь, королевичну Настасью, и после опасных приключений привез ее в стольный русский град невестой. Чтобы добиться взаимности литовской красавицы, Дунаю пришлось сперва победить ее в сражении. Но вот уже сыграна двойная свадебка, вот уже и пир горой, и молодецкое веселье в Киеве. В стрельбе из лука ловкая Настасья превзошла супруга: сначала пронзила вострой стрелой лежащее на его голове серебряное кольцо, а затем не промахнулась и по лезвию ножа, расщепив стрелу. Добрый же мóлодец в первый раз недострелил, во второй перестрелил, а в третий “наметил Настасье в ретиво сердце”, после чего еще и разрубил молодую жену пополам. “Распластал ей да чрево женское” Дунай свет Иванович и убедился, что умерщвленная королевична была беременна чудесным ребеночком: “по коленца ножки в серебре, по локоточки рученьки в золоте, на головушке по косицам звезды частые”. Тогда Дунай бросился на меч и скончался в корчах. Из богатырской крови его, гласит былина, и взяла начало река Дунай, а из крови королевичны образовалась существующая только в легенде Настасья-река.
Где пала Дунаева головушка,
Протекла речка Дунай-река,
А где пала Настасьина головушка,
Протекла речка Настасья-река.
Тут и сказке конец. Так и завершается эта, по замечанию фольклориста Владимира Проппа, “совершенно изумительная по глубине замысла и художественности былина”, в которой женское начало оказывается превосходнее мужского. Другой толкователь славянского эпоса, Орест Миллер, еще в позапрошлом столетии высказал предположение о том, что Дунай Иванович олицетворял не только Дунай, но и реку вообще. Конечно, реку не земную, а небесную, любое вместилище туч; как и многие богатыри, Дунай олицетворял темные или светлые силы природы.
