Сразу после сараевского убийства венгерский репортер Арпад Пастор указывал на то, как густо переплелись в Боснии народы, религии и традиции: “Напялить на все это великое множество воспитаний, чувств, традиций, мироощущений единую униформу и администрацию невозможно. Никакая администрация и никакая армия не способны на это”. Свои неполные австро-венгерские полвека Босния теперь вспоминает скорее с добродушной благодарностью, чем с неприязнью или безразличием. Но Габсбурги, принесшие на Балканы и европейский лоск, и дворцы, и банки, и даже электрический трамвай, так и остались для боснийцев чужими, не успев как следует закрепиться в общественном сознании и коллективной памяти. Даже для образованных горожан австро-венгерская власть оказалась еще более далекой, чем турецкая. Снова процитируем наблюдательного француза Шарля Диля: “Австрийские администраторы могут сколько угодно говорить о том, что хотят держать в вате своих подданных, что их занятие и постоянная забота – ломать себе голову над тем, как войти в сердце народа. Народ упорно закрывает перед ними свое сердце”. На “административном” немецком языке империи в Сараеве говорили единицы, мода на оперу и оперетту в мусульманском обществе что-то не прививалась. Как англичане и французы в своих заморских владениях, колониальная администрация в Боснии во многом старалась для самой себя: в Сараево, Мостар, Травник по частичке переносили уже привычные в Центральной Европе комфорт и культурные навыки. Для боснийских сербов и хорватов (не говоря уже о мусульманах) Вена, Будапешт оставались едва ли не инопланетной цивилизацией. Лощеные господа в щегольских мундирах с тонкими напомаженными усиками, их спутницы в изящных нарядах, с легкими зонтиками – что общего они имели с боснийскими горами, балканской землей и привольным небом?
ПОДДАННЫЕ ИМПЕРИИ
МЕХМЕД-БЕГ КАПЕТАНОВИЧ,
интеллектуал
Мехмед-бег Капетанович Любушак (1835–1902) родился в семье богатых землевладельцев на юго-западе Боснии. Получил исламское образование, говорил на нескольких восточных и европейских языках. В 1860-е годы совершил две продолжительные поездки по Западной Европе. Еще до габсбургской аннексии Боснии, будучи чиновником османской администрации, установил дружеские отношения с австро-венгерским консулом в Сараеве. Капетанович приветствовал власть Габсбургов в Боснии, о чем писал в том числе и на страницах ведущей венской газеты Neue Freie Presse. В 1879 году первым отдал своего сына Ризу в только что основанное в Сараеве немецкоязычное военное училище. В 1885 году пожалован титулом барона. В 1888 году издал под своей редакцией сборник народных боснийских сказаний и песен “Национальное достояние”, высоко оцененный в славянском мире; в переводе Капетановича вышел также обширный сборник персидских, турецких и арабских пословиц и поговорок “Восточное достояние”. Собирал народные предания и сказки, писал рассказы для детей. В публицистических статьях – прежде всего в газете Bošnjak – Капетанович отстаивал тезис о возможности сохранения боснийской идентичности в австро-венгерской государственной системе и ведущей роли в этом процессе исламской аристократии. Любопытно, что в то же время Капетанович не считал боснийских мусульман европейским народом. Дважды занимал пост градоначальника Сараева. Из общественной жизни удалился в 1898 году после парализовавшего его инсульта.
Некоторые историки считают, что оккупация спасла боснийских мусульман от исчезновения, ведь из независимых Сербии и Черногории они были к концу XIX столетия выдавлены. Это правда: ключом к завоеванию территорий для Габсбургов была лояльность, а не изгнание завоеванных ими народов. А. Дж. П. Тэйлор, кстати, указывает на занятный парадокс: и Австро-Венгрия имела основания быть благодарной Боснии и Герцеговине. Оккупация балканской территории, считает Тэйлор, смирила международные страсти, дала Габсбургам дополнительный повод для мобилизации ресурсов и тем самым продлила существование империи “еще на одно поколение”.
Императора-короля пожилые боснийцы, не забывшие услышанных в детстве рассказов дедушек и бабушек, по старой привычке еще иногда называют на южнославянский манер “Цар Франьо”. В лавках Башчаршии можно купить гипсовый бюстик Франца Иосифа, зато не сыскать фигурок маршала Тито, вот кто в цене у иностранцев! На бытовом уровне исторический процесс можно интерпретировать и так: восточный дух мастерового города оказался здесь сильнее северо-западного цивилизационного порыва. Как и столетия назад, основательность и чинность сараевских ремесленников уравновешивается расторопностью и суетливостью торговцев. Главные посетители лавок и магазинов теперь – иностранные туристы. Они охотно разбирают новые сараевские сувениры: брелоки и авторучки из автоматных патронов, разукрашенные чеканкой цветочные вазочки из орудийных гильз. Продавцы с обидой замечают: мало кто интересуется подлинным искусством, изящными кувшинами-ибриками с пухлыми талиями и узкими горлышками; никому не нужны кривые турецкие сабли ханджары, не говоря уж о медных казанах для перегонки водки-ракии; пылятся на полках терлуки, нарядные женские тапочки с вышивкой серебряной нитью. Достоинство профессионалов, конечно, рождает склонность к преувеличениям. Но не похоже, чтобы прошли времена, воспетые модным ныне загребско-сараевским писателем Миленко Ерговичем. Герой одного его рассказа, лавочник из Башчаршии, однажды в первый день весны закрыл свою мастерскую и повесил на дверь вывеску “Не работаю из-за солнца”. Ну кому, скажите, взбредет в голову с удовольствием трудиться в первый теплый день весны, спрашивает Ергович?
Шарль Диль поэтически написал об этих краях: “Здесь оттоманское море разбилось о славянский берег”. Тут изнемогла и габсбургская колониальная волна. Сараево застряло между Востоком и Западом, куда не вытолкнули его ни католический император, ни православный король, ни безбожный коммунист. Сараево остается вторым после Стамбула по численности жителей мусульманским городом Европы. По улицам этой столицы ислама фланируют парни с широкими славянскими лицами, Ибрагимы и Ахмеды. Они ухаживают за скромными смуглянками, которым по олимпийской моде восьмидесятых даны все больше западные, слегка опереточные для русского уха имена: Сабина, Сильвия, Сильвана. Романтическая жизнь молодежи кипит вдоль оси неширокого центрального проспекта, одной оконечности которого уже вернули историческое название – Ферхадие, а у другой оконечности исторического названия еще не отобрали – маршала Тито. Добродошли (добро пожаловать) в Сараево!
Через десять лет после гибели расколотой выстрелами Гаврило Принципа Австро-Венгрии, в совсем других исторических обстоятельствах, художник Альфонс Муха создал цикл из двадцати огромных исторических полотен под названием “Славянская эпопея”. На одной из этих картин, “Апофеоз истории славянства”, в общей толпе мифологических персонажей нашлось место и добродушному усатому боснийцу в бордовой феске. Что же касается аллегорий процветающей провинции Босния и Герцеговина, то современные австрийцы, на земле которых власть Габсбургов удержалась не четыре десятилетия, а более шести веков, впервые увидели отреставрированные и почти полностью сохранившиеся полотна Мухи только весной 2009 года – на выставке в бывшем габсбургском дворце Бельведер.
