6
Гибель империи
Солдат мировой войны, умирающий там, на дне окопа, услышь меня издали. Не позволяй на прощанье развешивать над собою парикмахерских вывесок, целующихся голубков, картинок. Не закатывай вслед за ними глаз, не вторь их обмирающему ханжескому шепоту “родина!” – ведь ты, умирающий солдат, знаешь, что родина – это не вамп-истеричка из романа ужасов, а земля, дом, небо, вода, забор, цыпленок, старик крестьянин, городская улица и что родина – это ты сам, умирающий солдат, и никто другой, что это твоя жизнь, которой ты рисковал не из-за ностальгических грез и не из-за “вспряньмадьяра”
[66], а лишь из-за смертельной угрозы над нею – солдат мировой войны, милая моя родина, бедная, бедная моя родина…
Фридеш Каринти. Моя родина и “Родина моя!”, 1915
Es ist nichts, – прошептал умирающий, — nichts
[67]… Кровь хлынула изо рта на синий генеральский мундир. Франц Фердинанд издал последний хрип и скончался. Рядом завалилась на бок супруга эрцгерцога София, герцогиня фон Гогенберг. В нескольких метрах от автомобиля наследника престола полицейские и прохожие заламывали руки убийце. 28 июня 1914 года стало последним днем исторического XIX века – столетия в истории не всегда совпадают со столетиями в календаре. Старый мир умер вместе с эрцгерцогом и его супругой. Но в момент сараевского убийства об этом никто не догадывался – мало ли знатных особ пало в тогдашней Европе от рук террористов?
Температура повышается
Поначалу преступление в Сараеве не вызвало ажиотажа не только в Европе, но даже в Австро-Венгрии. “Господина из Конопиште”, замкнутого и вспыльчивого человека с неприветливым характером, любили и ценили немногие – разве что члены его семьи (в том числе племянник Карл, ставший после сараевской трагедии наследником престола) да ближайшие друзья и сподвижники. В Вене, как озадаченно отмечал один наблюдатель, жизнь текла своим чередом: “В парке Пратер играет музыка, люди веселятся и пьют вино”. Реакция престарелого императора на гибель наследника оказалась загадочной. Франц Иосиф пожалел детей убитой четы, оставшихся сиротами, а затем произнес странную фразу: “Высшей силе было угодно восстановить порядок, который я не смог удержать”. Имел ли в виду император морганатический брак эрцгерцога, нарушивший правила наследования в габсбургском доме? Или непростую натуру эрцгерцога и его взгляды, часто противоречившие воззрениям самого Франца Иосифа? Или же просто в душе старика, пережившего не одну семейную трагедию, всколыхнулся фатализм?
Похороны наследника престола и его супруги в замке Арштеттен прошли скромно, даже без присутствия иностранных дипломатов.
Несмотря на обманчивое спокойствие, те, кто разбирался в переплетении политических проблем тогдашней Европы, понимали: гибель Франца Фердинанда повлечет за собой самые неприятные последствия. Одним из таких людей был советник императорского и королевского Министерства иностранных дел Франц фон Мачеко. За четыре дня до кончины эрцгерцога Мачеко завершил составление аналитической записки, работу над которой ему поручил глава дипломатического ведомства граф Леопольд фон Берхтольд. Особое внимание в документе уделялось ситуации на Балканах. Мачеко не скрывал обеспокоенности: “Общий результат развития событий, с точки зрения как Австро-Венгрии, так и Тройственного союза, ни в коем случае не может быть назван благоприятным”. Причину такого положения Мачеко (и с ним было согласно руководство дунайской монархии) видел в агрессивности Антанты, прежде всего России и ее балканского клиента – Сербии, а также в отсутствии у Германии и Австро-Венгрии четкой стратегии действий на юго-востоке Европы.
Да, в первые дни июля 1914 года мало кто предполагал, что сараевское убийство станет поводом к войне, и практически никто – что война станет мировой и унесет миллионы жизней. Однако в движение пришли дипломатические механизмы, разделившие к тому времени Европу на два лагеря. Интересы этих лагерей расходились все сильнее – пока наконец единственным способом сведения счетов не оказался вооруженный конфликт. Клубок противоречий, итогом которых стала Первая мировая (или “Великая война”, как называли ее, когда она закончилась, не зная, что предстоит другая, еще более кошмарная), все сильнее запутывался на протяжении по меньшей мере трех с лишним десятилетий. 1890-е годы принесли сближение Петербурга с Парижем, напугавшее и разозлившее Центральные державы, а следующее десятилетие – неожиданное примирение Франции и Британии, прежде враждовавших из-за колоний. В 1904 году было заключено франко-британское соглашение, заложившее основы Entente cordiale, “Сердечного согласия”. В Петербурге делали ставку не только на Францию, союз с которой был крепок, несмотря на разницу политических систем двух стран, но и на прежнего противника, Великобританию.
Важной причиной роста напряженности в Европе стал авантюризм и непоследовательность политики Германии после ухода в 1890 году в отставку канцлера Отто фон Бисмарка. Неуравновешенный Вильгельм II никак не мог решить, к чему он стремится в отношениях с Британией – к долговременному союзу или, напротив, к соперничеству? Выбор был сделан в пользу соперничества. Берлин затеял строительство большого военно-морского флота и активизировал колониальную экспансию в Азии и Африке, что вызвало беспокойство в Лондоне. Действия Германии подтолкнули Британию к сближению с Россией. В 1907 году Лондон и Петербург заключили соглашение, полюбовно разрешившее большинство противоречий между сторонами сразу в нескольких регионах.
Каждую из великих держав сковывала система военно-политических союзов и неформальных обязательств. Даже Британия, дольше других пытавшаяся сохранить splendid isolation, блестящую изоляцию Викторианской эпохи, запуталась в этой сети. Каждая из европейских держав преследовала свои интересы, не всегда совпадавшие с интересами союзников. Берлин и Париж противостояли друг другу с 1870 года, когда немцы отобрали у французов Эльзас и Лотарингию. Этот конфликт не затрагивал интересы союзников – соответственно Вены и Петербурга, они сами были вовлечены в игру в Балканском регионе, не относившемся к числу приоритетов Германии и Франции. Расхождения отражались на вопросах стратегии: каждый заботился о своей выгоде, не всегда координируя планы с союзниками. Это хорошо демонстрирует история военного планирования Германии и Австро-Венгрии.
Стратегия Берлина с 1890-х годов основывалась на идее быстрого разгрома Франции. В концентрированном виде эта концепция нашла выражение в “плане Шлиффена”
[68], предполагавшем нанесение французам сокрушительного удара со стороны Бельгии вдоль морского побережья. В результате немецким войскам открылась бы прямая дорога на Париж. После разгрома Франции немцы намеревались перебросить войска на восток, против России, которая, как предполагалось, из-за огромной территории и транспортных проблем не успела бы к тому времени развернуть боевые порядки. Основную тяжесть противостояния на востоке в первые недели войны Германия предполагала переложить на австро-венгерского союзника.
