Вновь оснеженные колонны,
Елагин мост, и два огня,
И голос женщины влюбленной,
И хруст песка, и храп коня…
Впрочем, при этой странности все повадки у фрау Эммы были не просто нормальной, но весьма хваткой, поистине деловой женщины. И тут эти неопределенные, «плавающие» глаза могли, оказывается, быть не просто внимательными, но видеть насквозь и человека, и ситуацию. Выслушав от отца Игнатия историю злоключений «его внучки» на берегу при обстреле (об этом гудел весь город, только об этом, и, конечно, русские с трудом сдерживали злобную радость, и было уже известно несколько случаев, когда немцы на месте расстреливали таких злорадных и неосторожных), фрау Эмма сказала, глядя на залитую чернилами страницу аусвайса:
— Ну и ну, вот странно, что ваши вещи, Лиза, не сгорели при взрыве грузовика, не были повреждены пулями, а пострадали от такой бытовой, невинной оплошности.
Лиза пролепетала что-то об иронии судьбы, отец Игнатий поддакнул, а Лиза с досадой подумала, как же они это сплоховали: ведь пропажа документов во время того обстрела — причина безусловно уважительная, не требующая никаких объяснений в городской управе! Но через несколько мгновений она думала уже иначе…
Фрау Эмма сказала, что согласна похлопотать, однако в городской управе существует такой порядок: если нужно документы выписать срочно, в обход общей очереди, русский житель оккупированной территории должен предоставить поручителя своей благонадежности — из числа немцев. Фрау Эмма спросила, есть ли такой поручитель у Лизы. Ну кого она могла вспомнить, кроме Алекса Вернера?! Пришлось назвать его, и тут же Лиза сообразила, что если бы они с отцом Игнатием ссылались на сгоревшие документы, этот номер у них не прошел бы: ведь Вернер знал, что документы целы! Узнай он, что Лиза оформляет новые бумаги, непременно почуял бы неладное.
Да, береженого Бог бережет, подумала тогда Лиза, и судя по легкому вздоху, который испустил отец Игнатий, та же мысль пришла и ему. Ну а теперь она спокойно могла сказать, что у нее есть знакомый обер-лейтенант из интендантской службы, который, наверное, не откажется подтвердить ее благонадежность.
— Интендантская служба? — Фрау Эмма вскинула свои тонкие, тщательно подбритые и подкрашенные брови так высоко, что они едва не коснулись золотистой шелковой косынки, повязанной на голове тюрбаном. Эта новая мода военного времени, вызванная к жизни элементарной необходимостью — отсутствием мыла, которое входило в разряд стратегической продукции, — Лизе совершенно не нравилась, но фрау Эмме, как это ни странно, тюрбан весьма шел. — Вернер? О, этот беспутный офицер вчера тут уже был и ужасно мне надоел, спрашивая о вас. Интересовался, давно ли я вас знаю, что вы за человек, есть ли у вас друг среди господ немецких офицеров… А у вас есть среди них друг? — резко спросила фрау Эмма.
Лиза замялась. Что сказать? Упомянуть Эриха Краузе? Лучше не надо.
— Сейчас нет, — сказала она, и этот ответ можно было понимать как угодно.
— Ну, — проговорила фрау Эмма, окидывая ее оценивающим взглядом, — не сомневаюсь, что свято место недолго будет пусто. Что касается обер-лейтенанта, он был очень любезен и обещал помочь раздобыть эффектную ткань для новых портьер в мой ресторан. Те, что сейчас висят, совершенно неприличны! И даже оставил свою визитную карточку со служебным телефоном. Это нам сейчас пригодится.
Она подошла к высокому зеркалу, за умопомрачительной — в стиле модерн — рамой которого были как-то очень простецки заткнуты несколько визитных карточек и открыток, и взяла одну из них. Подсела к большому, рогатому черному телефонному аппарату, стоявшему на хорошеньком, очень будуарном столике (тоже модерн!), и сняла трубку.
Лиза чуть приподняла брови. Она уже знала, что телефоны у всех жителей города были отключены, оставались только в тех домах, где жили высшие чины германского командования, и само присутствие телефона в квартире фрау Эммы говорило очень о многом.
«Овчарка, — подумала Лиза брезгливо. — Самая типичная немецкая овчарка!»
[12]
— Господина Вернера, будьте любезны, — проговорила между тем «овчарка» на столь безупречном немецком, что о нем захотелось сказать, мол, это и есть истинный язык Шиллера и Гёте, а вовсе не та хрипловатая лающая скороговорка, на которой изъяснялись оккупанты. — Герр обер-лейтенант, это говорит Эмма Хольт…
Разговор не затянулся. Вернер мигом согласился написать необходимое поручительство и даже предложил встретиться всем вместе в городской управе, тем паче что она находилась в двух шагах от места его службы — интендантского управления.
После этого фрау Эмма попросила Лизу подождать и отправилась переодеваться. Отец Игнатий ушел — пора было открывать ломбард. На прощанье он украдкой погрозил Лизе пальцем, и та не удержалась — показала язык строгому старику. Он погрозил пальцем и ткнул в окно. Лиза вздохнула: где-то там караулил Петрусь с винтарем наизготовку, конечно. Отец Игнатий ясно давал понять, что недреманное око подпольщиков без устали за ней следит. Насильственная вербовка в героини продолжалась…
Сзади зацокали каблуки, и Лиза оглянулась.
Темно-русые волосы приподняты валиком над высоким лбом, а сзади волнами ниспадают на плечи, цветастое платье с неимоверно широкими плечами, воланами на груди и пышной короткой юбкой, чулки-сеточка, туфли с пуговками и на высоченных каблуках, черная сумка-планшетка через плечо… Рядом с этим платьем скромное Лизочкино, на сей раз не черное креп-жоржетовое, а синее крепдешиновое с белым кружевным воротничком платье, казалось просто линялой тряпкой, честное слово!
Черт, откуда у нее такие наряды?! Халат невероятный, платье еще более… Где она их шьет?! «Да не шьет, а все небось отнято у людей! — с ненавистью подумала Лиза. — Как фольксдойче, к тому же бывшая жертва большевиков, она пользуется особым расположением господ немецких офицеров. Овчарка!»
Впрочем, мамина работа состояла в том, что приходилось довольно часто и нагло врать людям в глаза. Лиза и сама как-то незаметно научилась.
А впрочем, тут врать не придется, вот жалость-то!
— Это сногсшибательно, фрау Эмма, — с самой ослепительной улыбкой на свете сказала Лиза. — У вас невероятный вкус!
Та дрогнула углом красивого, хотя и несколько тонкогубого (всё у нее по моде, даже тонкие губы!) рта, накрашенного темно-красной помадой, и сказала только:
— Поехали.
У фрау Эммы оказался потрясающий автомобиль с бордовой кабиной и белыми крыльями, сверкающий свежей краской.
— Как он называется? — спросила совершенно ошеломленная Лиза. — Вот это машинка!
