…в дверь позвонили. Тишину разорвала механическая трель фальшивого соловья.
Я подскочила, опрокинула от неожиданности стул, добавив грохота, хотя Василисе хватило бы и соловья. Я удивилась и разозлилась, Фая бы звонить не стала, у нее были ключи, и она знала, что Вася спит. И все же – кто еще это мог быть? Я рванула к двери, как спортсмен, как бегун на короткие дистанции. Ускорение – это наше все. Может быть, еще есть шанс, может быть, она не проснется? Сколько времени вообще? Часов у меня не оказалось, часы Сережа тоже украл, я их никогда не носила, предпочитая следить за временем в телефоне.
Позже я все пыталась понять, какого лешего я открыла дверь, почему я не спросила пресловутое «кто там»?! Простой же вопрос, и я вроде – взрослая женщина. Больше того, у меня в жизни уже были моменты, когда я жалела об открытых мною дверях. Но в тот момент я не подумала ни о чем. С другой стороны, ну спросила бы я – и что? Чем бы мне это помогло? Люди преувеличивают эффективность вопроса «кто там?». Вряд ли он остановит людей, в чьи полномочия входит, к примеру, вынос двери автогеном.
Я не спросила – «кто», и через секунду из холла на меня обрушились вихри враждебные. Топот ног, черные лица-маски с прорезями для глаз, крики и приказы прижаться к стене. Я застыла, парализованная происходящим, – мой единственный вариант был, что Сережа решил вернуться и забрать мебель. Но, даже стоя, прижавшись лицом к бледно-зеленой тамбурной стене, я понимала, что это НЕ СЕРЕЖА.
– Елизавета Павловна Ромашина? – непроницаемо спросил меня кто-то из-за спины. Я похолодела. Это не было ошибкой, не было дурацким розыгрышем каких-нибудь соседей. Мужчина знал меня, он пришел ко мне. – Кто-то еще есть в квартире?
– Да, есть. – Я попробовала обернуться, посмотреть на говорящего, но мне тут же надавили на затылок.
– Не шевелиться. Кто?
– Дочь. В комнате спит дочь. Ей скоро будет годик. – Голос не слушался, дрожал. С чего и как я навлекла на себя эту «бурю в пустыне».
– Проверяйте, – скомандовал голос.
Топот ног, металлическая дверь с грохотом стукнула по двери соседей. Когда все в нашем доме принялись устанавливать металлические двери, никто не следил за углами и направлением открывания дверей. Как результат, наши с соседями двери наплывали друг на друга и никак не могли быть открыты одновременно, что, конечно, было нехорошо и наверняка против каких-нибудь пожарных инструкций. Зато сейчас, даже если бы соседи захотели посмотреть, что происходит и что за грохот в прихожей, они бы не смогли. И хорошо. Шершавая стена неприятно холодила щеку, и я с трудом справлялась с желанием послать все к черту и попытаться вырваться. Ну не застрелят же меня. Хотя кто их знает. Я ведь понятия не имею, что происходит, чего они ищут. Быть застреленной при попытке сопротивления неизвестно чему, вот это будет театр абсурда. Кто я – самозваный террорист Юнабомбер, взрывающий людей, чтобы сделать мир чище? Бэтмен, черный мститель в дурацком костюме? Герой Майкиной книги, убийца, попавший в руки таких же убийц? Я всего лишь Лиза Ромашина, я за мир во всем мире, я конформист, я хочу новую кофеварку и на дачу. У меня двое детей. Разве таких, как я, могут застрелить при задержании?
– Медленно, без резких движений отойдите от стены. Пройдите в квартиру, в кухню, – услышала я. – Не опускайте руки.
– Почему? – не поняла я.
– Не задавайте вопросов. – Меня дернули за плечи, ткань халата хрустнула. Меня отодрали от стены и бросили в квартиру, как нашкодившего кота. – Делайте что говорят.
– Хорошо, да, – прошептала я осевшим голосом. Пока меня усаживали на кухонном стуле, пока на моих запястьях сзади сцепляли наручники, одна и та же мысль крутилась в моей голове: «Все очень плохо». «Все очень-очень плохо, а будет хуже», – как любит говорить моя сестра. Мужчина в камуфляже и с автоматом остановился в кухонном проеме. На меня сквозь прорези смотрело два карих, спокойных глаза. Затем мужчина скрутил шапочку наверх, прошел в кухню и аккуратно положил автомат на стол.
– А где вторая? – спросил он.
Я не знала его, он был молодым, моих лет, ему не было еще тридцати. Чернявый, спокойный, он смотрел, как слезы текли по моим щекам, по губам, капали с подбородка. Соленый вкус отчего-то напомнил мне об отпуске, но не о море, а о даче, о маминой даче.
– Вторая – что? – уточнила я, откашлявшись.
– Где ваша сообщница, – спросил он, внимательно разглядывая мое лицо. – Вы были вдвоем с сообщницей. Фотограф. Нет? Не помните? Странно, ведь прошло всего три дня. Может быть, я просто не так к вам обращаюсь? Анастасия Михайлова? Так лучше?
Он считывал реакцию. Я подумала – все-таки доигрались. Все-таки Кукош. И что, если меня сейчас отправят в тюрьму? Я не хочу в тюрьму. Вася проснулась и начала кряхтеть, я слышала ее, у матерей более острый слух, чем у других людей. Меня начала бить дрожь. Чужие руки копались в и без того уже оскверненных Сережей шкафчиках, и Хью Лори серьезно и с пониманием смотрел на меня с кафельного пола. Его – Хью – тоже уронили, на него тоже наступили грязным тяжелым армейским ботинком, след прошел по красивому усталому лицу. Мы с ним оба были размазаны и низведены до возможного минимума.
– Мне можно взять дочку на руки? – спросила я. – Она сейчас расплачется.
– Ничего, это вас сейчас не должно волновать, – ответил офицер.
Я попыталась вдохнуть поглубже и выдохнуть помедленнее – чтобы перестать плакать.
– Меня это не может не волновать, как вы не понимаете. Она же грудная еще. Если она разорется, ее никто не успокоит, кроме меня.
– Ответьте на мой вопрос и сможете спокойно покормить дочку, – продолжал офицер. Василиса, словно в ответ на мое предупреждение, издала звук, который мы именовали в быту «третьим предупреждением».
– Вам же хуже будет, если она разорется. Я-то еще как-то привыкла, а вам придется тяжеловато. Она орет на частотах, на которых самолеты летают. Я за вашу безопасность не собираюсь отвечать.
– Даже так? – ухмыльнулся офицер. – Мы крепкие ребята, выдержим.
– Вы серьезно? Значит, вы как из гестапо – приметесь пытать ребенка, чтобы добиться признания от русской радистки? – спросила я, и с некоторым разочарованием отметила полнейшее непонимание в глазах молодого офицера. – Не смотрели «Штирлица»? Это вы зря, это же классика, на все времена. Сцена допроса радистки Кэт, очень рекомендую. Кстати, они все плохо кончили – нацисты. Имейте в виду.
– Вы что, всерьез сравнили меня с нацистами? – уточнил офицер и прищурился.
– Я просто провожу параллель между методами ведения допроса. – Я пожала плечами и невольно облизнула соленый край губы. Губа была разбита и начинала болеть. Как я не заметила? Вася начала рыдать, громко, заливисто, захлебываясь руладами и выводя их на новую высоту. Офицерское лицо отразило сомнения. Он нахмурился.
– Где ваша подруга? Фотографии где? – спросил он громче, агрессивнее. – Говорите, где материалы вашего так называемого интервью.
