– Разрешите покормить ребенка, пока не смогу покормить ребенка, говорить не буду, – ответила я тихо.
– Ничего-ничего, вы мне все скажете, – процедил офицер.
Я отвернулась и закрыла глаза. Василиса переходила на ультразвук. Когда плачет ребенок, мать страдает так, словно ее режут ножами. Это не сравнение, не преувеличение, это – простая биология, которую неумолимый и безжалостный естественный отбор поставил на службу человечеству. Мать реагирует на плач так, словно их с ребенком нервная система соединена в единую, и наплевать на то, что ребенок уже рожден. Эта пуповина остается еще много лет, она не рвется, даже когда ребенок идет в институт. В какой-то мере эта связь между мною и моей матерью сохранялась все эти годы, и даже сейчас я бы не удивилась, если бы мама почувствовала мою боль и позвонила из Йемена. Василиса кричала так, словно ее режут. У меня по щекам текли слезы, я изрыгала проклятия. Я поверить не могла, что в наше время, в Москве, в столице нашей родины, со мной обращаются так, словно это Средневековье, а я ведьма.
– Как вас зовут? Должно же у вас быть какое-то имя? Даже чертям в аду имена дают! – крикнула я, и мужчина вскочил, принялся чертить шагами мою кухню. Он переговаривался о чем-то со своими подчиненными, я не могла разобрать слов, но услышала что-то вроде «а если сбежит».
– Куда я сбегу? С ребенком на руках? – крикнула я. Два человека в камуфляже обернулись ко мне.
– Скажите, где ваша соучастница, где материалы интервью, с какой целью вы проникли в дом к Ивану Эммануиловичу – и мы дадим вам ребенка, – ответил чернявый после паузы. Значит, вот чего они хотят – отнять у нас интервью, подозревают черт-те в чем. Да фиг с ним, только бы кончилась эта пытка. Мы ведь никого не убили, мы ничего не украли. В конце концов, какого черта они не дают мне ребенка. Крик затих, а затем набежал новой волной. Вася была на грани истерики. Я – уже за гранью.
– Хорошо! Хорошо! Я все скажу! – крикнула я, даже не сдерживая слез. – Мы были там. Да, мы были у этого вашего Кукоша. Дайте мне дочку успокоить.
– Давайте дадим ей дочку, – пробормотал один из группы, судя по голосу, постарше.
– Пусть скажет, зачем они к нему приходили, тогда дадим. Закройте дверь в кухню, идите в комнату. Вы поняли приказ?
– Понял, – пробормотал тот, что постарше, и развернулся.
Чернявый повернулся ко мне:
– Говорите, Елизавета Павловна. Кто ваша сообщница? Чего вы хотели от Ивана Эммануиловича? Что вы хотели узнать? Вы же приходили не интервью брать, верно? Кто вас послал? Что там такое? – Последняя фраза была обращена вовсе не ко мне.
В коридоре началась какая-то заваруха, что-то упало, кто-то закричал, и к Василисиным крикам добавились другие. Я различила Фаин голос.
– Да что вы тут себе позволяете! – кричала она. – Пропустите. Да пропустите же, это моя сестра. Лиза!
– Фая, это из-за Кукоша! Мне Васю не дают! – крикнула я, и мой чернявый садист подскочил, чтобы закрыть дверь в кухню. Не успел. Фая влетела в кухню, увидела меня, успела оценить масштабы катастрофы – мои заведенные за спину руки, автомат на столе, разбитую в кровь губу – за секунду до того, как ее саму скрутили и вдавили в стену.
– Ничего не говори, нам нужен адвокат. Слышишь? – ответила Фая и крикнула от боли, кажется, ей вывернули руку.
Василиса заходилась пуще прежнего, к ней присоединился Вовка, он, кажется, плакал в коридоре, но теперь я знала точно – этот чернявый садист ни за что мне не даст подойти к детям. Просто из мести оставит их тут кричать, пока за ними не приедет какой-нибудь ужасный человек из какой-нибудь ужасной социальной службы. Я даже не представляла, как это все бывает в реальной жизни. Что происходит с детьми, если их матерей арестовывают и увозят в тюрьму? От ужаса я вдруг словно протрезвела, хоть и не была пьяна. Слезы высохли, я похолодела, перестала рыдать и принялась лихорадочно думать. Адвокат. Нам нужен адвокат. Это – самое важное. Решить вопрос с детьми. Нужно найти способ связаться с кем-то. Кто может нам помочь? Игорь, да, Файкин Игорь. Майка тоже поймет. Она так близко, всего в двух этажах от нас, но я никак не смогу до нее докричаться. Позвонить мне не дадут. Что еще? Что еще я могу сделать?
– Покажите мне свое удостоверение и ордер, – сказала Фая.
– Удостоверение и ордер? Может быть, вам еще мою трудовую книжку привезти? – переспросил чернявый. – Уведите ее.
– Имейте в виду, вы пожалеете. Вы действуете незаконно, – говорила Фая, пока полицейские или кто там были эти люди в камуфляже отдирали Фаю от стены. После того как Фаю увели в другую комнату и закрыли двери, крики моей дочери стали чуть тише. Но мне от этого не стало легче. Только тише. Я повернула заплаканные глаза к чернявому:
– Вы должны совершать все эти действия на основании чего-то, разве нет? Вы не можете врываться ко мне в дом, выламывать двери вот так, без законных оснований. Даже не представляясь.
– Вы сами открыли мне дверь. Мы ничего не выламывали.
– Но наручники я не сама на себя надела, – ответила я. – Раз вы их на меня надели, значит, считаете меня опасной. Я хочу знать почему.
– Почему? Ну… возможно, вы оказали нам сопротивление. Возможно, вы пытались захватить оружие и нанести вред следователям, – ответил мне чернявый невозмутимо.
Чего нельзя у него было отнять, так это умения держать себя в руках. Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и досчитала до пяти. Затем открыла глаза.
– Я не стану говорить с вами. Можете хоть застрелить меня, но, пока у меня не будет адвоката, пока мне не объяснят, на каком основании меня задержали, я ничего никому не скажу. Я же имею право знать, почему вы меня… вот так… Имею же я права, черт возьми?
– Права – они у всех есть, это да, – согласился он задумчиво, хмурясь. Ему явно не нравилось то, что я говорила. Не нравилось то, что ему приходится иметь дело с двумя детьми.
– Мне нужно сделать звонок.
– Вы насмотрелись голливудских блокбастеров, да? Какие-такие звонки? Не будет никаких звонков. Никому вы не дозвонитесь, вы же воровка, домушница – это как минимум.
– Хорошие же у вас методы.
– Вы нарушили чужие права на частную жизнь, на неприкосновенность, к примеру. Если захотите обсудить свои права, у вас еще будет такая возможность. И время будет. В тюрьме.
– Возможно. Но это все еще доказать надо. А то, что вы действуете незаконно, – это прямо бросается в глаза. Фая права.
– Фая права? Кому бросается в глаза? Кто смотрит? – зло ответил чернявый. – Никого нет же, понимаете? Вы бессильны, мы увезем вас, а потом напишем отчет, и в отчете все будет так, как надо нам.
– Это тогда делает вас еще большим преступником, чем нас, – прошептала я.
– Злоупотребление властью? Конечно, почему нет. Но это вам тоже нужно будет доказать. И поверьте, на практике это будет доказать просто невозможно. Вы считаете меня своим врагом, я это могу понять, в конце концов, я к вам не дружить пришел сюда. Но на самом деле я вам не враг. И я мог бы пойти вам навстречу, мог бы войти в ваши обстоятельства, но только если бы вы стали активно помогать следствию. Понимаете, о чем я?
