Наутро мы отправились на продолжительную морскую прогулку, так что зайти в бутик и рассмотреть гребень нам удалось только на третий день после того, как мы его увидели. Он был из Сетубы и сделан в конце XVIII века, поэтому стоил ужасно дорого. Я притворился, что купить гребень мы не сможем, но на самом деле решил непременно его приобрести. Просто хотел, чтобы для Сандарии это стало сюрпризом. Именно поэтому я не купил его тут же, а пошел за ним через несколько дней, перед самым возвращением домой. И никак не мог решить, удивить ли ее подарком дома, в Лиссабоне, или прямо сейчас, в отеле. Выбрал я второе, потому что человек я нервный, нетерпеливый и не умею ждать даже тогда, когда это в моих собственных интересах.
В последний вечер в нашем номере, перед тем как идти ужинать, я вручил Сандарии серебряный подарок. Он был красиво упакован и удивил ее, причем удивилась она гораздо больше, чем обрадовалась. Я не обратил на это внимания и, пока она одевалась к ужину, отправился на свою обычную прогулку вдоль берега моря. Была прекрасная погода, солнце только-только зашло, и песок лежал еще теплым, я слышал птиц, устраивавшихся на ночлег в кронах деревьев, подстриженных в форме шара. Погладив кошку, жившую при нашем отеле, я направился в ресторан. Там я испытал шок.
Сандарии за нашим столом не было. Я напрасно прождал ее некоторое время, а поскольку раньше ничего подобного не случалось, заволновался и позвонил в наш номер. Не было ее и там. Тогда я набрал ее мобильный, но тут же увидел, что Сандария сидит за столом с писателями, для которых этот ужин был тоже прощальным. Она ела и пила вместе с ними. Я подошел к их столу. Дальше началось нечто совершенно невероятное.
Моя жена, Сандария, с серебряным гребнем в волосах была прекрасна, ее щеки разрумянились, глаза блестели. Но она меня не узнавала. Она вела себя так, словно мы с ней никогда не были в браке, словно в течение двух десятков лет не делили горе и радости, словно еще только сегодня утром не сидели вместе за завтраком и не собирались на следующий день отправиться в Лиссабон. Но и это еще не все. Когда я обратился к ней, она удивилась и повела себя так, словно я навязчивый незнакомец. Казалось, у этой женщины иссяк весь запас улыбок. Больше я ее с тех пор не видел.
В тот вечер мне пришлось принять еще один удар. К моему изумлению, меня не узнавал и никто из писателей, а ведь все они меня прекрасно знали. Я стал для всех незнакомцем.
Тогда я повернулся к ним спиной и с каким-то странным предчувствием направился на четвертый этаж, в наш номер, где, как вы помните, висела одна из моих картин, написанная в 2004 году. На стене я увидел неизвестную мне акварель. Она была несколько больше моей картины, а имени автора, указанного на ней, я никогда не слышал. Тут я вспомнил древнюю магическую формулу: «Если не смотришь ты, то не увидят и тебя». И подумал, что они не узнают меня потому, что я забыл, как смотрят. Они больше не знают, кто я такой, ведь я перестал их видеть.
Эрика Бевц
(Словения)
Эрика Бевц родилась в Помурье в большой семье, где она была седьмым ребенком и третьей дочерью. Школьные и все прочие знания получила в Мариборе, Птуе, Граце и Вене. Никогда не училась в высшем учебном заведении. Она самоучка и писателем, как утверждает сама, стала случайно, увидев, что зарабатывать деньги так гораздо легче, чем торговлей компьютерами. Свои стихи она опубликовала в Сети («Пот без труда»). На немецком языке издан ее роман «Мальчишки, которые не были детьми» (2001). Разведена. Ее рассказы дважды публиковались в Интернете («Никто нас не звал» и «Мокрые щенки»). Все ее книги выходили в небольшом издательстве «Ма-Но» из Малы Горицы. В настоящее время живет и пишет в Мариборе. Умрет через пять лет.
Занавеска
1
Мне часто снится один сон, снится по частям, как сериал. Во сне я вижу основательный большой дом с двумя петухами на крыше, в доме большая комната с тремя окнами. На каждом окне занавеска до пола, мягкая, полупрозрачная. Во сне я девочка, всегда, сколько бы лет мне ни было наяву, и люблю прятаться между окном и занавеской. Отсюда я смотрю то в комнату, то через щели в закрытых ставнях на улицу, а потом происходит нечто важное. То, из-за чего, вероятно, я и вижу этот сон.
Сначала через занавеску до меня что-то дотрагивается. Что-то живое и теплое. Что-то не может быть стеной или оконной рамой. В них нет такого тепла. Это становится тем более несомненно, когда я нащупываю, что по другую сторону занавески кто-то есть. Кто-то, до кого можно дотронуться так же, как этот незнакомый кто-то дотрагивается до меня. Этот кто-то шевелится, отделенный от меня тканью, которая не позволяет нам увидеть друг друга и все прояснить. Когда я пытаюсь отдернуть занавеску, чтобы увидеть неизвестного, я просыпаюсь, и все исчезает. Через некоторое время сон повторяется, и я начинаю понимать, что существо, которое находится по другую сторону занавески, становится все более притягательным. Я радуюсь ему и этой нашей сладкой тайне, а иногда даже обнимаю его через маркизет. Мы с ним чего-то ждем…
2
Наконец, когда я немного подрастаю, а сон по-прежнему продолжает повторяться, я интересуюсь у врача, что такой сон может означать. И насколько он нормален?
Врач смеется. Когда он смеется, его запах становится сильнее, он говорит мне, что такие сны характерны для близнецов. Они любят прикасаться друг к другу, они к этому привыкли еще в утробе своей матери. Это, видимо, пренатальный опыт.
Я отправляюсь из Марибора в Птуй, где живет моя мать, я хочу разобраться с этим делом. Расспрашиваю мать, но она с уверенностью, не вызывающей ни малейшего сомнения, отвечает, что у нее никогда не было близнецов, что я, как известно всем, родилась раньше времени, семи месяцев, и что меня прикармливали и согревали бутылочкой теплого молока. В общем, ничего особенного.
3
В Птуе, однако, происходит нечто для меня важное. Как-то, возвращаясь домой, в одном из зданий узнаю я то, которое вижу во сне. Оно такое же основательное, у него два петуха на крыше, и три окна смотрят на улицу. Петухи теперь потеряли свою прежнюю роль, но они аккуратно покрашены и служат просто украшением, а печь, чей дым они когда-то выпускали в небо, стоит сейчас в прихожей в качестве столика для целого ведра срезанных цветов.
Дом сдается, и я захожу внутрь, чтобы осмотреть комнаты. Их показывает мне невероятно разговорчивый молодой человек с заячьей губой. Он объясняет, что этот дом три года назад купили его родители, чтобы сдавать и жить за счет арендной платы, что он их единственный сын и что теперь отопление в доме газовое. Потом я вхожу в комнату, точно такую же, как та, из сна, с тремя длинными, до пола, занавесками. Молодой человек стоит у двери и, не умолкая, что-то рассказывает, а я, почти не отдавая себе отчета в том, что делаю, захожу за занавеску. Как будто меня заинтересовал вид из окна.
Тут дело принимает неприятный оборот. Он, несколько смущенный моим поведением, спрашивает:
