– Хай!
[29]
И тогда, торопясь, он наполнил чашу из сосуда, в котором смешал сотню сортов вин из сотни винных лавок и протянул ее девушке. И дева сошла с экрана и ступила на циновки, что покрывали пол в комнате, и опустилась на колени, и приняла чашу из рук Токкэя… И спросила его, рассмеявшись:
– Почему ты так сильно любишь меня?
Кстати, в физическом обличье, утверждает повествователь, она была еще красивее, нежели на экране. Все было в ней прекрасно и совершенно – до кончиков ногтей на руках. Чудесна она была и душой, и нравом – прекрасней всех в этом мире.
Что ответил девушке Токкэй, увы, неизвестно.
А потом она спросила:
– А не случится так, что ты скоро – или не очень – устанешь от меня?
– Никогда! – воскликнул юноша. – Пока я жив – никогда!
– А потом? – настаивала она.
Невесту в Японии не убедить в любви, если поклянешься любить ее только до гроба. Одной жизни тут мало.
Тогда он попросил ее:
– Давай поклянемся, что будем любить друг друга все семь грядущих существований.
– Но если ты не будешь добр ко мне, я вернусь обратно на экран.
Они поклялись друг другу. Я думаю, Токкэй был хорошим человеком, поскольку его возлюбленная так никогда и не вернулась обратно на картину. А то место, где был ее портрет, так и осталось пустым.
И вот здесь японский сказитель обычно делает паузу и завершает историю сентенцией:
– Как редко случается нечто подобное в этом мире!
Наездник мертвеца
Тело было холодным как лед, сердце давно перестало биться, но разложение совершенно не коснулось его, и других признаков смерти не наблюдалось. Никто даже не заговаривал о том, чтобы похоронить женщину. Она умерла от горя и гнева после того, как муж с ней развелся и ушел от нее. Не имело смысла хоронить тело – последним страстным желанием покинутой была месть. Соответственно, и последние слова ее были словами мести, а желание умирающего человека бессмертно: оно разрушит любую могилу и разобьет на куски любое надгробие, каким бы тяжелым оно ни было. Потому люди, что жили с нею рядом, оставили свои дома и уехали. Они знали: она только и ждет, когда тот, кто бросил ее, вернется.
Когда она умерла, он действительно находился в отъезде. Едва он вернулся обратно, ему рассказали о том, что произошло, и его пронзил ужас. Он сказал себе: «Если я не добуду защиты до наступления ночи, она разорвет меня на части». И хотя он вернулся поутру и шел еще только час Дракона (согласно древнему японскому отсчету времени, он наступает около восьми утра), мужчина знал, что нельзя терять ни минуты.
Не мешкая он отправился к инъёси
[30] и попросил того о помощи. Инъёси знал историю мертвой женщины и даже приходил и осматривал ее тело. Он сказал просителю:
– Вам угрожает великая опасность. Я попытаюсь спасти вас. Но вы должны обещать мне сделать все, о чем я попрошу. Существует только один способ избежать смерти. Он очень опасен и требует бесстрашия. Но если вы не найдете в себе достаточно сил и отваги, она разорвет вас на части. Идите и, если смелости у вас достаточно, приходите сюда вечером, непременно до захода солнца.
Мужчину охватил ужас, но он обещал сделать все, что от него потребуют.
На заходе солнца инъёси и мужчина отправились в дом, где лежало мертвое тело. Пожилой ученый подошел первым и открыл входную дверь.
– Входите, – сказал он своему спутнику.
Темнело. Сумерки становились все гуще.
– Я боюсь! – вскричал тот. Все его тело сотрясала крупная дрожь. – У меня нет сил даже взглянуть на нее!..
– Вам придется сделать куда как больше, чем просто взглянуть на нее!.. – провозгласил инъёси. – И помните: вы обещали повиноваться. Входите!
Он втолкнул трясущегося мужчину внутрь, а затем подвел его к мертвому телу.
Мертвая женщина лежала лицом вниз.
– Теперь вы должны сесть на нее, – приказал инъёси. – Оседлать. Так, как вы садитесь на лошадь, отправляясь в путь… Вперед! Давайте! Вы обязаны сделать это!..
Поскольку мужчину продолжала бить дрожь, ему пришлось помочь взгромоздиться на спину умершей. Он трясся от страха, но повиновался.
– Теперь возьмите в руки ее волосы, – скомандовал инъёси. – Часть в правую руку, часть – в левую… Так!.. Вы должны держать их крепко, как держите уздечку. Теперь намотайте каждую прядь на руку… Вцепитесь в них!.. Обеими руками… Крепко!.. Вот так! Слушайте меня! Вы должны продержаться так до утра. У вас будет причина – масса причин, чтобы испугаться. Но – что бы ни произошло – не отпускайте волосы. Если вы отпустите их – даже на мгновение, – она разорвет вас в клочки!
Затем инъёси опустился на колени и прошептал волшебные слова на ухо мертвой женщине. Потом поднялся и, вновь повернувшись к наезднику, сказал:
– Теперь я должен покинуть вас – для вашей же безопасности… Оставайтесь в том же положении, что вы сейчас находитесь! И помните: что бы ни случилось – вы не должны выпускать из рук волосы!
С этими словами он ушел. И плотно закрыл за собой дверь.
Проходил час за часом. Мужчина неподвижно сидел верхом на трупе своей бывшей жены. Сгущалась тьма. Она становилась все плотнее и плотнее, а оковы ужаса все теснее сжимали его грудь. И вот он не выдержал и вскрикнул!
В тот же момент тело под ним вздрогнуло, изогнулось и попыталось сбросить седока. А затем женщина произнесла:
– О, как тяжело! Тем не менее пусть наездник и тяжел, мне придется отправиться вместе с ним!
Женщина поднялась, распрямилась во весь рост, подошла к дверям, распахнула их и… ринулась в темноту ночи. Видимо, ей было тяжело, но она словно не испытывала тяжести и неслась куда-то во тьму. Ужас совершенно сковал мужчину – даже стон не слетал с его губ… Он сильно зажмурился и не видел ничего, что происходит. Но крепко сжимал ногами поясницу и крепко-крепко держал в руках волосы.
Куда она бежала, почему и для чего – он никогда не узнал. Он ничего не видел – только ветер свистел в ушах. А еще он слышал ее хриплое дыхание и звук, что издавали ее голые ноги, ударяя о землю: питча-питча, питча-питча…
Сколько продолжался ее бег, он не ведал. Но вот она остановилась, повернула и возвратилась обратно в дом. Она прошла внутрь и легла – точно так, как лежала прежде. Мужчина сидел на ней, а она извивалась всем телом, задыхалась и тяжело стонала.
Так продолжалось до первых петухов. После этого она затихла и уже больше не шевелилась.
