– Аната?
Сила кармы
На лицо возлюбленного и на восходящее солнце нельзя смотреть.
Японская поговорка
Недавно умер священник. Умер при необычных обстоятельствах. Он был настоятелем одного очень почитаемого буддийского храма. Тот располагается близ Осаки и хорошо виден, когда едешь в Киото по железнодорожной ветке Кан-Сэцу.
Священник был молод, серьезен и поразительно красив. Слишком красив для священнослужителя, говорили женщины. Более того, осанкой и лицом святой отец походил на одну из тех прекрасных статуй Амиды, что известны с давних времен.
Мужчины прихода считали его человеком добродетельным и весьма ученым, и в этом они не ошибались. Но женщинам было мало дела до его учености и добродетелей: он привлекал их как мужчина. И тут от его воли ничего не зависело. Женщины всегда женщины – как и в других приходах, его прихожанки не отличались добродетельностью, а потому оказываемые ими знаки внимания досаждали, мешали занятиям и отвлекали от медитаций. Какие только предлоги они не изобретали, чтобы лишний раз взглянуть на него, поговорить! Они могли зайти к нему в любой час любого дня. Они приставали к нему с расспросами, и по обязанности он вынужден был на них отвечать. Иные несли скромные дары, и он не мог их отвергнуть. Находились и такие, что задавали ему вопросы совсем не целомудренного свойства и заставляли его краснеть. От природы он был слишком мягок и еще не научился отгораживаться от таких особ броней суровости. Распущенные горожанки позволяли себе говорить такое, что, конечно, никогда не позволила бы деревенская девушка. Он требовал, чтобы охальницы немедленно удалились прочь из храма. Но чем больше чурался обожания застенчивых и навязчивости бессовестных, тем настойчивее становились домогательства, пока не превратились в му́ку его каждодневного существования.
Случается, что некоторые священники оказывают завораживающее воздействие на свою паству. Но это случается редко. Куда чаще таким образом влияют на чувствительных барышень актеры. В том числе и в Японии. К сожалению, некоторые из них используют эту власть самым отвратительным образом. Но это не относится к священникам. И наш таким тоже не был.
Его родители давно умерли. Никакие земные узы не управляли его жизнью. Он любил только свое призвание и те занятия, что с ним связаны. Он не имел ни малейшего желания размышлять о вещах суетных и вздорных. Свою собственную необыкновенную красоту – скульптурную красоту живого божества – он полагал досадной неудачей. Он мог стяжать богатства, но даже намек, на что он должен пойти ради этого, оскорблял его. Девушки бросали себя к его ногам, моля о любви, – тщетно. Любовные послания он получал постоянно, но никогда не отвечал на них. Письма эти не были одинаковы. Одни писались в изысканной древней манере, где о чувствах говорят иносказательно: скала есть «изголовье свидания», волнение – «тени на лице», а разлука – это «струи потока», но «они разделяются только для того, чтобы встретиться вновь». Другие, наоборот, были просты и безыскусны, исполнены нежности и застенчивости первой девичьей влюбленности.
Долгое время все эти письма трогали его не больше, чем статую Будды, на которую он был так похож. Но он, разумеется, был не Буддой, а просто слабым человеком, и положение его становилось невыносимым.
Однажды вечером в храм пришел маленький мальчик. Он принес письмо и, вручая его, шепнул имя отправительницы, а затем скрылся в темноте. По позднейшему свидетельству одного из служек храма, священник прочитал письмо, вложил обратно в конверт и поместил на подушку, подле циновки, которую использовал в качестве молельного коврика. Потом долго безмолвно сидел, погруженный в думы. А затем достал письменный прибор и написал послание, адресованное своему духовному наставнику и начальнику. Его он оставил на конторке. После этого посмотрел на часы и сверился с железнодорожным расписанием. Час был поздний, ночь ветреной и темной. Священник простерся ниц пред алтарем, быстро помолился и поспешил прочь. Он подошел к железнодорожной станции в тот самый момент, когда к ней приближался курьерский из Кобэ, и бросился на рельсы. Можно только вообразить безутешные вопли отчаяния тех, кто поклонялся его редкой красоте, когда они увидели, что осталось от прекрасного бренного тела.
Письмо, адресованное начальству, было найдено. В конверте лежал листок с кратким сообщением: чувствуя, что силы сопротивляться соблазну у него исчерпались, он сообщал, что решил умереть, дабы не поддаться греху.
Другое письмо лежало на полу – там, где его оставил священник. Оно было написано женщиной – тем особым языком, в котором каждое слово являет смиренную ласку. Как и все подобные письма – их никогда не доверяют почте, – оно было без числа, без имени, даже без инициалов, а на конверте не было адреса.
Наш неуклюжий язык едва ли сможет передать все очарование написанного, но приблизительно там было следующее:
«Боюсь, что веду себя чересчур свободно, но тем не менее чувствую, что должна говорить с Вами, и потому шлю это письмо. Едва ли стоит много говорить о себе, могу лишь сказать, что чувства мои проснулись лишь тогда, когда я впервые увидела Вас на празднике Далеких берегов, и с тех пор не в силах забыть Вас. С каждым днем мысли о Вас все сильнее одолевают меня. Я сплю, и Вы в моих снах. А когда просыпаюсь – не вижу Вас и понимаю: то был только сон, и слезы туманят мой взор, и я ничего не в силах поделать. Вы простите меня, что, родившись женщиной, я отважилась выказать желание, которое не пристало произносить вслух; но уповаю, что не окажусь достойной отвращения такого возвышенного человека, как Вы. Быть может, Вам покажется глупым и неделикатным, что сердце мое терзает му́ка из-за человека, который стоит неизмеримо выше меня. Но я знаю, что не в силах справиться с собственным сердцем – из самой сокровенной его глубины идут эти слова, пускай стиль их убог и начертаны они неловкой кистью. Но не могу не послать их Вам. Умоляю Вас, сочтите меня достойной Вашего снисхождения и пощадите меня от сурового ответа. Сжальтесь надо мной и поймите, что пишу Вам оттого, что чувства переполняют меня. Постарайтесь понять несчастную женщину и судить по справедливости о сердце, что пребывает в глубочайшем отчаянии и потому взывает к Вам. Каждое мгновение буду томиться в ожидании ответа, что осчастливит меня.
Да пребудет с Вами все доброе и несущее счастье.
Сегодня – от той, что при всей своей незначительности ведома Всевышнему, – к желанному, возлюбленному, недосягаемому – идет это письмо».
Я отправился к одному из своих друзей – буддийскому ученому, чтобы расспросить его и задать вопросы относительно религиозной составляющей произошедшего. Это самоубийство можно рассматривать в качестве доказательства слабости человеческой натуры, но мне оно показалось поступком героическим.
Совсем иначе воспринял произошедшее мой друг. Он осудил это деяние и указал: тот, кто считает возможным уйти от греха через самоубийство, в глазах Будды предстает заблудившимся духовно; он недостоин общения со святыми мужами. Что же касается погибшего священника, то он, без сомнения, принадлежит к числу тех, кого Учитель называл глупцами. Ибо только глупец способен думать, что, разрушив собственное тело, он сможет уничтожить и источник греха в собственной душе.
