Теперь и вы послушайте историю Великого колокола в Дачжунсы – так, как она записана в книге Босяоду шуе, мудрого Юй Баочжэня из города Гуанчжоу.
Почти пять столетий назад, во времена династии Мин, августейший император Юн Лэ повелел своему приближенному Гуань Юю изготовить колокол такого размера, чтобы его звук был слышен на сотню ли
[61] в округе. К тому же он повелел, чтобы колокол был отлит из звонкой бронзы, а для глубины звука было добавлено золото и был еще слышен серебряный отзвук. Поверхность колокола и его обод должны украшать священные сутры из сакральных книг, а сам он должен быть помещен в центре столицы великого государства, чтобы глас его мог проникать во все уголки Пекина.
Дабы исполнить повеление владыки, Гуань Юй собрал мастеров колокольного дела и искусных кузнецов со всех концов империи. Все это были великие знатоки своего ремесла, и они с усердием принялись за работу. Рассчитали и подготовили необходимое количество нужных металлов для сплава, изготовили литейную форму, выстроили горн, запасли топливо, нужные инструменты, соорудили огромный плавильный котел. Они трудились не покладая рук как одержимые, отказывая себе во сне, в отдыхе, нормальной жизни; работали дни и ночи, направляемые волей Гуань Юя, самоотверженно исполнявшего повеление Сына Неба.
Однако, когда процесс был завершен и махину освободили от опоки, оказалось, что, несмотря на все усилия и великое тщание, результат плачевен, поскольку металлы не захотели соединяться друг с другом: золото воспротивилось союзу с бронзой, а серебро отказалось смешиваться с железом. Потому пришлось готовить все заново, раздувать горн и вновь плавить металл. Доложили императору. Сын Неба был недоволен, но ничего не сказал.
Колокол был отлит во второй раз, но результат оказался еще хуже. Металлы по-прежнему не хотели сливаться в единый сплав и даже не заполнили предназначенную форму, тело колокола покрывали глубокие трещины, обод крошился, края были неровными. Стало понятно, что работу придется повторить уже в третий раз, и это вселило в Гуань Юя великую тревогу и уныние. Чувства эти не были безосновательными. Когда до августейшего императора дошли вести об очередной неудаче, он отправил к мандарину
[62] своего посланца, а с ним письмо, начертанное на шелке лимонно-желтого цвета, скрепленное печатью с изображением дракона. Среди прочих были там и такие слова: «…Дважды ты не оправдал доверия, которым мы тебя милостиво облекли. Если ты и в третий раз не сумеешь исполнить наше повеление, то придется твоей голове расстаться с ее собственной шеей. Трепещи и повинуйся!»
Здесь уместно сказать, что у Гуань Юя была дочь по имени Кэ Гай – девушка редкостной красоты. Потому в ее честь поэты наперебой слагали прекрасные строки. Но душа ее была еще прекраснее, чем лик. Она так глубоко любила отца, что не хотела никогда оставлять его и отказывала всем, кто домогался ее руки. Потому ничего удивительного не было, когда она, обнаружив послание на желтом шелке с драконьей печатью, так испугалась за отца, что лишилась чувств. Придя в себя, Кэ Гай не могла уже думать ни о чем ином, а только об опасности, нависшей над самым дорогим ей существом. Она раздобыла денег, тайком продав свои украшения, и отправилась к астрологу. Все деньги Кэ Гай отдала ему (а это была немалая сумма!) в надежде, что тот подскажет, как уберечь родителя от гнева императора.
Астролог долго изучал созвездия, вычерчивал гороскопы, справлялся по тайным книгам, что обычно используют люди его профессии, и в конце концов ответил:
«Золото и бронза никогда не сочетаются браком, а серебро и железо не сольются в единое целое до тех пор, пока плоть юной девы не падет в плавильный тигель и сплав не насытится кровью юной девственницы. Только тогда они смогут соединиться».
Кэ Гай вернулась домой с печалью в сердце, но сохранила в секрете от всех то, что услышала от астролога.
Наконец настал день третьей, и последней, попытки отлить Великий колокол. Кэ Гай вместе со служанкой сопровождала отца на литейный двор. Вкруг двора располагалась открытая галерея, с которой можно было наблюдать за происходящим. Внизу трудились мастера-литейщики, кипел металл в тигле. Все трудились молча – не раздавалось ни звука, только ровно гудел огонь да бормотал что-то плавящийся металл. Но вот бормотание усилилось, постепенно превращаясь в рев – подобно тому нарастает, приближаясь, тайфун. Кроваво-красное озеро металла вдруг изменило цвет, окрасившись киноварью, как при восходе солнца, а затем растворилось в сиянии золота, потом побелело и превратилось в серебряный лик луны. И в этот момент рабочие остановили мехи и прекратили раздувать пламя. Все они как по команде остановились и посмотрели на Гуань Юя, ожидая сигнала. А тот уже приготовился подать знак начать отливку.
Но едва он поднял руку, чтобы дать сигнал, как крик разорвал тишину и заставил его обернуться на голос – то был голос Кэ Гай, звонкий и ясный, подобный птичьей трели:
– Ради тебя, мой отец!
И крик еще не стих, когда она прыгнула прямо в белое озеро расплавленного металла. Раскаленная лава в котле взревела, заполучив ее, брызги металла взметнулись вверх до самой крыши, посыпались искры, по двору пронесся глухой глубокий рокот, а потом все стихло.
Обезумевший от горя отец ринулся прыгнуть вслед за нею, но люди, что были рядом, схватили и держали его, пока он бился в их руках. Затем он лишился чувств, и его отнесли домой. Служанка Кэ Гай, скованная болью и горем, так и стояла перед печью, сжимая в руке изящный башмачок своей госпожи – с вышивкой из жемчуга и цветов. В последний момент она пыталась удержать и поймать Кэ Гай на лету, но успела только ухватить ее башмачок и теперь, застыв, смотрела на него, не в силах осознать произошедшее.
Однако, несмотря на случившееся, волю властителя Поднебесной исполнить было необходимо, и мастера закончили свою работу, хотя совсем не надеялись на ее успех. К их удивлению, сплав удался – отливка получилась изумительно чистой, на теле колокола не было ни единой трещины или каверны. Ни следа прекрасной Кэ Гай, разумеется, не осталось.
Когда металл остыл, оказалось, что колокол получился на славу: и формой, и цветом он далеко превосходил те колокола, что отливали прежде. Тело Кэ Гай растворилось в металле без следа, смешавшись с бронзой и золотом, соединившись с серебром и железом. И когда мастера испробовали его голос, то оказалось, что он глубже, мощнее и чище, нежели у любого из известных им колоколов, а звук его разносится даже дальше чем на сто ли. Словно летний гром, он летит над землей, и в его раскатах отчетливо слышно повторяющееся раз за разом имя прекрасной девушки – Кэ Гай!
Но есть в его голосе одна особенность: когда звук начинает затихать, громовой раскат переходит в долгий низкий стон и оканчивается горестным всхлипом – будто тяжело вздыхает женщина, уставшая плакать: «Хайай!» И тогда все китайские матери на всех многоцветных пекинских улицах шепчут своим малышам: «Послушай! Это Кэ Гай плачет о своем башмачке! Это Кэ Гай просит, чтобы ей вернули ее туфельку!»
