– И догадываюсь я, какой вопрос ты задашь следующим. Однако про дело тайное великокняжеское я расскажу тебе, если только поклянешься самой страшной клятвой, что никому не скажешь. Целуй сперва крест, а затем, ты уж прости, Карп Сустугович, поклянись и Велесом, богом предков наших.
Слова не сказав, поцеловал купец крест и поклялся Велесом, а в конце клятвы удивил Хотена, добавив слова древней клятвы: «…и если открою кому, да буду посечен от своего же оружия и да стану я желт, как золото».
– Теперь слушай, Карп Сустугович… – и Хотен поведал ему про поручение князя. Тогда спросил купец:
– А успел ли ты выведать, с кем мог поговорить князь Владимир Мачешич перед отъездом?
– Да, – ответил Хотен, полдня сегодня пробегавший, чтобы теперь, прикрыв глаза, с уверенностью перечислить. – Пирошка, она же Ирина Белушевна, супруга, постельничий Семенко, старший конюх Чах, чашник Бородавка. Это все, кто мог общаться с князем в тереме и не поехали с ним. Великий князь, дав поручение, не отходил от брата, все советовал, как говорить с королем, пока Владимир не принялся зевать и не заявил, что должен отдать распоряжения на завтра и потом поспать. Вечерня уже закончилась, когда братья разошлись, а еще до света Изяслав снова был рядом с братом и провожал его, пока тот не выехал через Краковские ворота. Мы сперва грешили на любовницу Владимира, некую Маричку, но к ней он едва ли успел той ночью наведаться. Не пешком же бегал, конюх в конюшне всю ночь готовился к поездке…
– Все едино, добре бы было и за нею присмотреть…
И вдруг узкие глазки купца сверкнули:
– Послушай, емец! Я знаю, как нам и лазутчика поймать, и князевы гривны меж нас двоих разделить полюбовно. Белушевна, говоришь?
– Ну?
– Она большая щеголиха, сия мадьярка, все время перешивает свои наряды и разоряет Мачешича на новые. А знаешь ли, кто ей поставляет ткани?
– Говори, не томи!
– Торговец сей тебе добре известен. Персиянин Саид, он перебрался сюда года два назад, но и лавку на Подоле в Киеве сохранил: теперь время от времени отправляет туда одного из приказчиков.
Хотен вскочил на ноги и, руки потирая, забегал по комнате, бормоча:
– Прознать, когда приказчик поехал в Киев, не после ли отъезда Владимирова… Он не мог вернуться быстрее нас на своих санях… О черт, нет!
– Чего с тобою стряслось, Хотен Незамайкович?
– А то, купец, что сей Саид мой злейший враг. Именно он приказал убить меня, когда нашел я половецкого жеребца князя Башкорда. А я до сих пор не мог ему отомстить… Ну, конечно, мне очень хочется, чтобы лазутчиком оказался он, и я его подведу под петлю. А настоящего лазутчика упущу…
Хозяин молча встал со скамьи, открыл поставец, достал кувшин и две глиняные кружки.
– Прошу, охладись, пиво тут варят доброе, говорят, что вода для того хороша… А давай так. Отдай персиянина мне. Мои ребята и за ним присмотрят, и за его приказчиками. Есть у меня среди его людей свой человечек.
Хотен с отсутствующим видом налил себе пива, поднес кружку к носу, понюхал, сделал глоток… И в самом деле. Князю Владимиру тесно показалось жить в одном тереме с братом, он выстроил себе свой, заняв часть городской площади, как раз напротив терема, где живет великий князь с дружиной. Присмотреть за Белушевной и оставшимися дома дружинниками Владимира не сложно, и люди Радко и Чудина с этим заданием легко справятся. А как бы они смогли присмотреть за двором Саида? Да и хоть и переодень их, каждый за версту распознал бы в сих громилах переодетых дружинников!
– Добре, Карп Сустугович. Завтра, как зазвонят к обедне, твои люди уже должны быть на месте и с лавки Саидовой глаз не спускать. И со двора тоже – у него ведь есть еще двор в городе?
Хозяин кивнул, отхлебнул пива и прищурился хитро:
– А не кажется ли тебе, емец, он же и боярин, что неспроста сие, когда добрые люди собираются вокруг нашего великого князя, а недобрые, вроде Саида – на стороне Юрия Долгорукого?
– Нет, не кажется, – ухмыльнулся Хотен. Пиво и вправду оказалось вкусным, он потянул из кружки и продолжил: – Хотя бы и потому, что себя я добрым человеком не считаю, Карп Сустугович.
– А знаешь ли, я ведь тоже. Твое здоровье, боярин!
Глава 12
Силок на толстого тетерева
Открытое с утра оконце окончательно выхолодило крохотную повалушу под самой крышей княжеского терема, но Хотен не обращал на стужу внимания. Отсюда великолепно было видно крыльцо терема Владимира Мачешича на другой стороне городской площади. Уже с час, наверное, как на крыльцо поднялся боярин Петр Бориславович, что означало: силок поставлен и напряжен.
Наконец! Открылась резная дверь, явился в ней боярин. Погрозил кулаком зазевавшемуся слуге, и тот бегом подвел ко крыльцу роскошного белого жеребца. Петру Бориславичу явно мешал молодой отвислый живот, однако он довольно ловко вскарабкался на коня и перед тем, как тронуть поводья, прошелся внимательным взглядом по окнам великокняжеского терема. Кивнул еле приметно и только тогда пустил коня рысью.
Теперь, краем глаза приглядывая за красным крыльцом, для господ предназначенным, Хотен переносит свое внимание на черный ход. Точнее, сам черный ход не был ему виден, зато вышедший из него непременно должен был пройти через калитку в воротах: дыр в заборе нету, Хотен проверил лично.
Ага, вот поворачивается бронзовая ручка калитки. Показалось, что ли? Нет, явилась черная щель, и выходит, оглядываясь, старший конюх Чах. Достает из-за пазухи две беличьи шкурки, возвращает их назад, теперь кошель извлекает. Развязывает кошель, заглядывает в него, сокрушенно качает головой. Убирает кошель и плетется вправо. Вроде бы на Торг, к заветной лавке, где пиво наливают и навынос. Однако, если подался Чах в лавку к Саиду, ему тоже надо было повернуть направо. Чах исчезает из виду, а через некоторое время площадь пересекает пеший Соломина, идет за ним. Все, как уславливались.
А тем временем от калитки уже отходит девица. Волосы русые, румянец во всю щеку, под кожухом с чужого плеча отечественная рубаха с вышивкой по подолу. Значит, это Снежка, русская горничная Владимировой княгини, а есть ведь еще и венгерская горничная, Борка, привезенная из имения отца княгини, бана Белуша. И сапоги ей велики, нет, видать, у девки своих, да и в таких кораблях не чинно идет, а подпрыгивает. Радуется, ей такая проходка – все одно, что на свободу вырвалась… А повернула, между прочим, тоже вправо. Ага, вот и Хмырь ковыляет за нею через площадь, изображая деревенского олуха – и неплохо. Именно изображает, потому что если и олух он, то не деревенский, а городской, подольский… Эх, когда теперь снова доведется побывать в Киеве? Ну, напомнила ему эта с румянцем белолицая девка Несмеяну, и ничего тут не поделаешь. Можно и за несколько часов прикипеть душой к человеку, а у них с Несмеяной…
И тут погрузился Хотен в воспоминания – отчасти невеселые, отчасти приятные, от коих отвлекло его неожиданное появление в поле зрения Хмыря. Парень пробежал через площадь, и вскоре емец услышал его топот уже за дверью.
