– Я, кто ж еще, детушки! Не бес же в моем облике! – расплылся в улыбке митрополит и замахал перед собою мечом. – Я с этими храбрыми мужами въехал в Киев первым, впереди великого князя нашего Изяслава Мстиславовича! Бейте, детушки, в набат, сзывайте народ православный, а потом творите благовест, как пойдем со кресты освободителя нашего встречать! Не мне вас учить.
– Сделаем, святый отче!
– А ученика пошлите, не в службу, а в дружбу, за протопопом софийским отцом Ионою, пусть собирает весь клир, облачает…
– Дак ведь Иона и все наши попы и дьяконы в темнице сидят, муку для поварни мелют!
– На цепях? – осведомился Хотен.
– А то, боярин!
– Ладно, бегите на звонницу, а ученик ваш пусть кузнеца найдет и к темнице его с зубилом и молотом, – и осмелился тут Хотен посоветовать митрополиту. – Расковать бы их, облачить да отправить встречать со кресты великого князя. Кому же радоваться нашему освободителю, как не им?
– …как не им, новомученикам! – подхватил митрополит. – А что сделаем с суздальцами и киевскими нашими предателями, что засели на их местах?
– Да сих сначала поймать надобно, святый отче!
Вот тут Хотен ошибся. Большую часть нового софийского клира ловить не пришлось. Ибо дружной толпой ворвались они, раскормленные, благоухающие ладаном и перегаром дорогих вин, в келью митрополита. Передний, в роскошной рыжей бороде, завопил:
– Пресвятый отче, что делается в митрополии! Посылай тотчас гонца к Юрию Владимировичу…
И осекся рыжий поп, потому что воняло в келье застарелым потом, высохшей кровью и железом, потому что увидел гордого епископа Евфимия на полу, не решающимся подняться с колен, а в его роскошном золоченом кресле – сухонького отца Клима в кукуле схимника (белые кресты от грязи почти не различались), надетом поверх съехавшего набок шелома с бармицею. Мечом же отец Клим продолжал поигрывать с опасной для окружающих небрежностью.
Раскрыл было рот митрополит, но не успел ничего сказать, потому что влетел в келью соборный ключарь Онцифор, сзади подкалываемый сулицею келейника Ефима. Видно, использовалась сулица и как дубинка, потому что на лбу у ключника разбухал здоровенный синяк. Завидев Хотена, Онцифор бухнулся на колени, выставил перед лицом свои толстые пальцы, унизанные перстнями, и завопил:
– Не бей! Не буду! Больше никогда! Не бей!
– Вот, отцы, сколь грозен наш отец митрополит… – начал было Хотен.
Отец Клим тотчас разрушил его задумку. Спросил нетерпеливо:
– Кто сей! Чем ты ему, сын мой, столь страшен?
– Вор он, господине отче. У схимника книгу украл.
– Книжный вор? У чернеца? – рассвирепел митрополит уже не на шутку. – На цепь вора! На хлеб и воду! Забери, боярин, у него ключи, отдай, пока суд да дело, хотя и келейнику моему.
Принимая ключи, Ефим склонился к уху Хотена и прошептал:
– Я поставил твоего Хмыря сторожить покои и кельи. Без добра своего эти шелковые пузаны не убегут.
Меж тем отец митрополит приказал софийским попам облачиться в ризнице, взять кресты и хоругви и собираться у выездных ворот. Попы замялись, потом вперед выступил рыжий поп и смело заявил:
– Коли уж ты здесь, отец Климент, то и встречать ты нас примучиваешь не иного кого, как наездом пришедшего князя твоего и благодетеля Изяслава. Уж лучше сразу сажай нас на цепь, сделай милость.
Отец Клим прищурился, поиграл мечом.
– Почто пришли сюда со своим князем? А уж коли пришли в Русскую землю, так послужите ей хоть раз правдиво. Мужи, проводите их в ризницу.
– Сколько раз вам, отцы, повторять! – зарычал Хотен.
– Фелонь – золототканую, коли не стащили, омофор, посох… Посох не забыть! – ворчал отец Клим, когда выбрались они на крыльцо – митрополит, одной рукой опираясь на меч, другой – на плечо Хотена, Хотен в тяжком раздумье.
Двор был уже заполнен ликующими киевлянами, среди которых мелькали и черные рясы чернецов. Звонари ударили благовест – с особенной лихостью, будто, прости Господи, плясовую. Хотена ничего уже не радовало. Чем он тут занимается? Ладно, что при предыдущем перевороте он не поспел на грабеж, достались ему на уже разгромленном боярском дворе жалкие крохи, так и теперь, первым ворвавшись в город, он теряет драгоценное время, возясь с престарелым отцом Климом, тогда как должен стремглав скакать на Сретенскую, чтобы грудью защищать подаренное ему имение, а если удастся, то и пленить в усадьбе суздальского боярина Нефеда Черного – или Белого, бес его возьми!
Хорошо еще, если Радко догадается и успеет вовремя на Сретенскую, да и еще за его новым двором по дружбе присмотрит.
Глава 16
Горькая неудача Хотена-мужа
Все в конце концов заканчивается на белом свете, прошли и эти два дня, два прекрасных и страшных для киевского обывателя дня нового вокняжения на золотом киевском столе прежнего великого князя. Трижды вспыхивали пожары, однако их удалось сразу загасить, в стычках погибло несколько бояр и служителей князя Юрия Владимировича и два десятка горожан-грабителей. Больше сорока дружинников суздальского князя оказались в плену, и теперь в большом порубе, особно для такого случая выкопанном на Копыревом конце, дожидались казни или выкупа. Среди них томился, мучаясь к тому же от жестокого похмелья, и Нефед Черный, бывший новый хозяин усадьбы покойного мечника Сумы.
Да, старина Радко не подвел. Отправленный со своим десятком к Лядским воротам с приказом перекрыть въезд и выезд из города, он по дороге сумел заскочить в обе усадьбы, свою и переданную Хотену. На первой захватил чуть ли не всю конюшню боярина Жирослава, на второй – допившегося до беспамятства Нефеда Черного: боярин столь незатейливо отдыхал от службы князю Юрию, уехавшему на Красный двор. Оставшимся своим отрокам мудрый Радко поручил охранять оба двора, а перекрыть Лядские ворота сумел и сам-друг с Соломиной.
В конце концов мечник получил от великого князя сутки на свидание с семьей и половину отпущенного времени потратил, проспав мертвым, без сновидений, сном на чужой пуховой перине под чужим одеялом из чернобурок. Очнувшись, зевнул и подумал, что понимает, отчего только что не видел снов. Разве не было сном все, с ним случившееся за три последних дня? И то, как шагал он, поддерживая под локоть отца Клима и неся за него серебряный крест, через недоброй памяти Золотые ворота навстречу дожидающемуся на лугу войску во главе с князем Изяславом; в алом корзне и в доспехе, сияющем золотом, на безукоризненно вычищенном белоснежном арабском жеребце выглядел Изяслав гордым и недоступным небожителем. И как сидел на пиру по правую руку, только через два места, от него, и как великий князь, в очередь, после старших своих бояр, пустил по кругу и в его честь заздравную чашу. И как венгры устроили конские скачки на Большом Ярославовом дворище, и как, оскалившись белозубо, темнолицый венгр свесился с борзого коня, неизвестно чем и держась, и зубами подхватил с земли стрелу – куда там нашему увальню Хмырю!
